Дернул за рычаг, опора еще быстрее помчалась над землей. Теперь надо тормозить. Гришка ухватился за новый рычаг, потянул на себя. Но опора не захотела останавливаться. Она все дальше и дальше по воздуху волокла стрелу за собой. Замерла стрела, дальше двигаться некуда, ее прочно держал тяжелый кран. А опора черным комлем вперед выскользнула из стальных зажимов, свечой встала между концами шпал. Постояла, будто в раздумье, и грузно грохнулась на рельсы.
— Путь ограждать! — заорал Жорка. — Гони людей туда, туда! — тыкал он рукой то в одну сторону железной дороги, то в другую.
— Дуррак! — испуганно захрипел Тузенков. — Садись в кабину, цепляем за комель, тащи с пути! Быстрее, разгильдяй!
Жорка ворвался в кабину крана, вытолкнул бледного Гришку…
…Сердце прыгало от радости, когда садился за правое крыло паровоза. Расскажи людям — не поверят. Всю жизнь вот так. Поработаешь без отпуска годик, чувствуешь — устал. В дом отдыха потянет и вообще — повольничать. Неделю-другую без свежего ветра поживешь, что бьет в лицо, когда в открытое окно смотришь, и тоска начинается. Не дело это, если каждый день вялая преснота. Не годится! На что уж — курсы. Не без дела, а с учебой, и не где-нибудь, а на электровозах, на тех же рельсах, но все равно — не то. Работы не было, вот штука-то какая. Поэтому тоска и зародилась, вот оно, сердце, и прыгает, тоску разгоняет… Так думал Яков Сергеевич, наблюдая за светофорами, выскакивающими на обочину пути.
— Зеленый! — первым заметил помощник машиниста Игорь Шкарбанов.
— Вижу зеленый, — подтвердил Яков Сергеевич.
Хорошо! И поезд попался приличный, как, скажешь, специально для Вендейко формировали. Любил он тяжеловесные. Не такие, чтоб в два раза больше нормы, а — тонн на пятьсот — семьсот. За них платят прилично, и вести удобно. На подъемах особенно. Поезд разгонишь, на полную катушку поддашь — и сам поезд легким рысаком большой подъем проскакивает.
Скоро как раз такой подъем, на кривом участке пути. Молодцы люди, посадить полосы сообразили. Никакой ветер на этом подъеме не страшен, всегда затишье, даже в бурю. В зеленом коридоре все от машиниста зависит.
Вспомнился Барумов. Эти посадки не он, конечно, сажал, а все же к ним причастен… Парень, как видно, неплохой, а обидно. Надо бы ровню Еленке во всех отношениях. Это еще благо, что детей нет. Вот закуска была бы. Алименты, сплетни всякие… Все равно плохо! Влипла Еленка. А парень сходливый… Ванек, вот болячка настоящая, вот забота…
О Барумове, о Лене без раздражения подумал. Попутно вспомнил, мысль зародилась неожиданно, как неожиданно появился тот грузовик, что пытался ехать по асфальтовой дороге с такой же скоростью, как и паровоз. На колдобинах прыгал, встречным машинам сигналил. А все равно отстал, исчез; появились новые автомобили, которым тоже не хотелось отставать от поезда. Главным у Якова Сергеевича были не мысли о семейных делах, а сама поездка. Первая и очень приятная поездка после долгого перерыва.
От ветра лохматились вершины деревьев, в кювете сбоку земляного полотна пригибалась ярко-зеленая трава. Как резко отличается обстановка! В открытой степи хорошо. Но ветер сухой и пыльный. В посадке же вовсе не ветер, а лавина душистого, как на заливном лугу, воздуха и прохладная тень и четкий зеленый коридор, заполненный запахом молочной кашки, мягкого влажноватого настоя бузины и отцветшей сирени.
Сбоку рельсов уже стояли железобетонные опоры. Значит, скоро помчат электровозы. Мелькают, мелькают, будто из-за зеленого поворота фокусники сыплют их и с ходу втыкают вдоль пути по строгому шнуру. Мелькают, отбивая своими серыми свечами куски зеленой стены посадок, куски расцветшей разнотравьем земли между посадками и железной дорогой. Все круче и круче становился подъем. Граница подъема четкой линией горизонта заманчиво очерчивала конец поворота.
Лесная полоса оборвалась резко, словно те же фокусники мигом столкнули зеленую стену в конец поезда. И солнца прибавилось, и простора. Ветер засвистел в окно, пыльный воздух вывихрил из паровозной кабины запах молочной кашки и бузины.
Яков Сергеевич обомлел. Ему показалось, что в конце кривой что-то серое перечеркивало путь. Он до пояса вылез в открытое окно. Лежит! И люди облепили, как муравьи…
Левой рукой уцепился за «грушу». Тревожный гудок заглушил свист ветра и гул раскаленной топки. Люди стали прыгать с пути, а серая полоса лежит… Лежит! Опора!..
С сухим стоном поползли по рельсам вагонные колеса, намертво схваченные тормозами. Мало… Паровозные колеса, включенные на обратный ход, завертелись как у пустой игрушки. Был бы обычный поезд… Тяжеловесный! Каждая тонна давила в спину паровоза…