— Ты очумел!
— Значит, с инженером задумала? Так бы и сказала. Мы не такие уж глупцы, чтобы нас таскать за нос…
— Делать вам нечего.
И опять — шустрая чечеточка. Выше, выше. Белого халатика не видно, а сверху сыпется и сыпется: цок, цок, цок…
Немного отлегло. Значит, не так глубоки дела с инженером. Как у нее просто получилось: «Делать вам нечего». Это кому же? Гришке с Барумовым? Или одному Гришке? Таким ответом не мудрено замаскировать Барумова и оттолкнуться от вопроса.
Нет, не отлегло. Забрался в вязкую трясину; что ни дальше, то сильнее засасывает…
Ваньку́ показываться дома нельзя. Отец спросит: почему не на работе? И Гришке торчать в общежитии тоже рискованно. Вместе с Ваньком они пошли в столовую. К счастью, ночная смена еще не начала передавать свое хозяйство дневной. Эти передачи как начнутся, так почти на полдня. Каждую щепотку соли взвешивают.
Можно было пошуметь, почему подали холодные котлеты? Почему от стакана чая даже пар не идет? Но зачем шуметь? Ждите, скажут, пока дневная смена станет жарить-парить.
Из столовой — к железнодорожному клубу. Целый час ходили по фойе, глазели на каждую пыльную картиночку, вывешенную для таких, как они. На первом сеансе зрителей не густо, одни ребятишки. Ничего, посмотрели. Вышли и удивились: на улице, оказывается, яркий день. И времени в запасе столько, что до обеда не помешает еще разочек позавтракать. Пошли на вокзал. Поезд будет через два часа. Можно ехать, а можно и погодить. Отвечать перед начальством что за полдня, что за весь день.
…Кроме тракториста и прицепщика пришли все. Барумов с беспокойством смотрел в сторону станции. Может быть, ехали в другом вагоне и сейчас задержались?
От деревянного вокзальчика по узким тропинкам струйками текли пассажиры в разные стороны. Из окрестных сел многие работали в Кузнищах, сейчас возвращались после ночной смены. Ни один человек не направился в сторону лесных посадок.
Не случилось ли чего? Эта мысль показалась правдоподобной и страшной. Гришка не ночевал в общежитии. Сначала думалось — пристроился где-нибудь. Но к поезду он должен успеть! Значит, случилось. А Вендейко небось прослышал от сестры (она же в больнице занимается) и подался к своему наставнику — Матузкову…
Самому поехать в Кузнищи или послать кого-нибудь из рабочих? Что рабочие? Там, возможно, помощь потребуется, он, как начальник участка, организует, провернет…
— Я утром шла к поезду, их видела, — пропищала девчушка, словно удивляясь такому редкому случаю — видеть Гришку с Ваньком. — Бежали с Сигнальной. Даже меня не заметили.
— Нужна ты им, замечать-то. Им надо… — Грубоватая мужикообразная женщина потрясла разведенными руками, показывая неохватное.
Бабы засмеялись. Девчушка покраснела и отвернулась.
Ничего не случилось… Это хорошо. Но Барумова словно обманули. И обидно, и тревожно. Тревога разрасталась, беспокойные мысли теснились в голове. День пропал. Намечал посадку полос закончить. Все расписал, как по нотам. На других перегонах мастера хлопочут, а здешний мастер ушел на пенсию. Другого пока нет. Приходится самому и за начальника участка и за мастера. А теперь — и за тракториста с прицепщиком…
Над землей, разбитые резким ветром, клочковато ползли темно-серые облака. Вот-вот начнет сеять мелкий дождь, и на черноземе много не поработаешь. Выглянуло бы солнце! Тогда на денек-другой продлился бы посадочный сезон. Но продлится ли, когда небо очистится от облаков? По безоблачной погоде жди мороза. Скует землю, ни плугом, ни сошником лесопосадочной машины не возьмешь. Вот тогда уж ничего не сделаешь. Так что неизвестно, какая погода лучше. Надо сейчас дорожить каждой минутой.
Откуда взялось беспокойство? Дело с железнодорожными полосами для Павла новое, коллектив дистанции незнакомый. Никто не подгоняет, и стыдиться некого. Больше того, совсем недавно ему не очень-то хотелось работать на железной дороге. А вот начал сажать полосы, и кажется — важнее дела нет.
На ночь трактор оставляли во дворе у путейского бригадира. Павел завел машину и пригнал на пашню.
— Сажать? — недоуменно посмотрела девчушка на Барумова.
— Нет, в глазки играть, — ответила баба, затягивая на пуговицы толстую телогрейку.
Расселись по машинам, взяли в руки пучки сеянцев. Тронули. Трактор полз медленно. Надо бы побыстрее, но Павел боялся. Без навыка можно такие ряды навилять, что потом культиватор сюда лучше не засылать — все срежет.
С недоброй решительностью Барумов ждал встречи с Матузковым и Вендейко. Бросить работу в такое горячее время! Думают, если начальник новенький, только с институтской сковородки, да еще живет с трактористом в одном общежитии, то можно вытворять что вздумается? Безнаказанно? Нет, он покажет, что есть на Кузнищевском участке настоящий начальник. Напишет доклад, добьется приказа по дистанции. Выговор? Ну, выговор для Матузкова или для Вендейко не больнее комариного укуса. На общем собрании прочистить? Прошибешь ли этим? Пусть. Все надо! И выговор, и на собрании, и в стенгазете. А еще надо лишить премиальных, тогда скорее почувствуют. Да объявить рабочим, особенно женскому составу. Матузков не очень расхрабрится, засмеют. Не любит он, когда над ним девки подсмеиваются. Вот и хорошо. Так-то больнее, Григорий Матузков!