С каждым гоном Павел прибавлял газу. Теперь уж приходилось оглядываться: успевают ли? Успевают. Иначе бы запищали.
А те, двое, небось расхаживают по Кузнищам, небось договариваются, как бы врать поскладнее насчет прогула. И не думают, что начальник участка уже знает: никаких чрезвычайностей не произошло.
Гришке соврать что плюнуть. Но Вендейко? Ему-то каково? Он увидит, что вранье разоблачено, а оправдания нет. Сгорит от стыда! Жаль парнишку. Связался с Матузковым, а напрасно, — ничего хорошего от Гришки не переймет. Жаль Ванька. Но все равно Павел скажет и ему горькие, злые, самые язвительные слова. Подберет такие, чтобы запомнились, чтобы ночью снились.
Они пожаловали после обеда. Гришка с критической ухмылочкой посмотрел на прямые строчки высаженных сеянцев. Павел остановил трактор, спрыгнул. Сажальщицы забыли о том, что надо взять по новому пучку, навострились в сторону начальника.
Двое против одного. Павел облокотился о гусеницу, взгляд медленный, тяжелый, то на одного, то на другого.
Гришка ждал. Странно, не спрашивает… Понял, потому не спрашивает, что знает: прогул без всякой причины. И Барумов ждал. Не объясняет Матузков, не хочет объяснять. Догадался, что врать бесполезно.
Надо начать со справедливых, жестоких упреков. Чтобы прогульщики знали: есть на участке начальник! Но не вызовет ли ответную ожесточенность? Особенно у Ванька. Ему будет не стыдно, а горько. Так горько, что никто не поймет его и не поможет. Да и Гришке не слаще.
Павел почувствовал, что не может произнести ругательных слов. Не будет он удовлетворен гневным потоком, злой справедливостью. Не лучше ли — о долге рабочих, о совести, о сознательности, о последних днях перед устойчивыми морозами, о больших площадях, что надо еще посадить… Но разве этими рассуждениями научишь порядочности? А чем же? Неясно Павлу. Одно только ясно, что не так надо учить Ванька и Гришку.
— Скажите, товарищ начальник, — начал Гришка. (Стыдно все-таки. Взгляд бегающий, изучающий. Стыдно. Хотя и топорщится, этаким храбрецом хочет показать себя, дескать, ему все нипочем.) — Что важнее для нашего растущего общества: моральные или деловые качества человека?
«Храбрец… Болтовней защищаешься… Ну что ж, продолжай», — подумал Павел.
— Эта проблема очень даже меня интересует. Есть человек, ну — ангел. Все у него одно к одному. С женщинами ни-ни, насчет водочки — даже в мыслях нету, личная мораль — только проповеди читать. А работничек так себе, средненький. Есть другой человек. Как вол. Он все может. И новую звезду в небе отыщет, и новый плуг изобретет, и на рядовой работе у него сто лошадиных сил. А с моралью слабовато. Грешит частенько, по всем пунктам. Какой же человек нам нужен?
Гришка взглянул на сажальщиц. Слушают. И начальник слушает. Суро-о-ов. Настроение — проглотил бы тракториста вместе с прицепщиком. А слушает. Приказал бы: до темноты не слазь с трактора, а выполни дневную норму! И конец разговору. Но — слушает. Терпе-е-елив…
— Я так считаю: изобрел человек новый плуг. Ну, новый двигатель, это ценно. От его изобретения польза огромная. Кому какое дело, что в моральном отношении он не совсем ангел? Для жены. Для тех, кто рядом работает, — не совсем. А в целом обществу? Вреда от его отклонений от нормы — самый мизер, а польза от изобретения, ну, пускай, не от изобретения, а от его лошадиных сил такая, что и не подсчитаешь. Каково?
Загорелись глаза у Вендейко. Многое в Гришкиных словах непонятно. Но как говорит!.. Заслушался Ванек, даже о стыде перед начальством забыл.
— Мы знаем, например, Мосина не потому, что он был идеальным человеком. Я говорю — в моральном смысле. Бог с ним, может быть, у него грехов было… не пересчитать. Мы потому помним, что он России винтовку изобрел. Как его винтовка для отечества… Не будем уточнять — польза и все такое. Вот я и говорю: самое важное что? Без высокой морали дороги у нас нету. Но как мы двинемся вперед без нового двигателя или без настоящих лошадиных сил? Как тут быть? Что отстаивать? Надо бы — все. А прежде всего?