А потом присмотрелся. Увидел, что и в Алуште коренное население работает. Понравилось, как по набережной от белых колонн, сцепленных вверху изогнутым бетоном, до Рабочего уголка вдоль набегающих из Турции волн разъезжают на мотороллерах молодые парни. В кузовах бутылки с кефиром, булки, виноград. Разгрузятся и — обратно. А по пути приткнутся к скале и через скользкие, обросшие зелеными водорослями камни — бултых в морской простор. При такой жизни сто лет можно запросто переплюнуть. Или взять простых строителей. Проще не придумаешь, — камни укладывали, чтобы волны берег не размывали. А как жили? Море, за которое приезжие большие деньги отваливали, этим рабочим пятки лизало. Захотел — ныряй. Не век будешь за дельфином гоняться, а за куцые минуты даже у строгого начальника язык не повернется. По мордам было видно — довольны ребята. Чего же не быть довольными!
Юг, конечно, здорово. Но что там делать сейчас? Кефир и булки развозить некому, отдыхающие разъехались. Камни в осеннюю пору никто не укладывает. Приедешь и будешь рыскать, а работы небось своим не хватает, не только нежданным самозванцам. Без работы что положишь на зуб? Нет, с югом лучше повременить. Был дружок, старший сержант, с Урала. Расписывал, не житье у них, а похлеще рая. Глухари, тетерки, пельмени да всякие ики-рики — брусника, черника, голубика, — столько этого добра, что проходу нет. О морозах ничего не говорил. Не случайно. Хорошо ли шесть месяцев подряд сосулькой в тулупе ходить? Кому как, а Гришке не улыбается. Бог с ним, с Уралом.
В Москву! Вот это бы… Ха, Москва… Ждут его. Женишься, тогда прописали бы. Но ко всякой встречной-поперечной не пристанешь. Да еще неизвестно, на какую нарвешься. Будешь потом белый свет проклинать, а кто виноват? Да и что Матузкову Москва? В других местах тоже люди живут. И неплохо…
Достал из чемодана тетрадку, переписал на один лист все расписание. Решил твердо: как получится, так и будет. Никакой поблажки самому себе. Судьба, может быть, как раз и приготовила настоящую жизнь там, куда укажет. Аккуратно, тонким ножичком порезал расписание на узкие лоскутки. На каждой полоске — время отправления и конечная станция поезда. Ехать до конечной не обязательно, можно сойти по пути. Это единственное послабление, что он допустил. Каждый лоскуток скатал шариком, высыпал в шапку и начал трясти. Потом, отвернувшись лицом к двери, запустил руку. Подержал один шарик, самый верхний, не понравился. Сам в руку напросился, а уж самозванцы редко бывают хорошими. Бросил. Полез на дно. Подержал новый шарик, показался слишком твердым. Появились неприятные мысли: не мягко ему постелют. Нет, не поедет с твердым поездом. Но ехать-то надо!
Вынул руку, снова запустил в шапку и схватил первую, попавшую под указательный палец бумажку. Прочитал. Досталось же! Хуже места, наверно, во всей стране отыскать трудно. Степи. Казахстан из-под ладони можно увидеть.
Шарики из шапки высыпал в урну, а эту полоску положил в карман. Судьба. Поезд будет ночью. Ничего, дождется. Но не сидеть же в обнимку с чемоданом в пустом зале. Встал, щелкнул замком и потащил чемодан в камеру хранения. Потом взял билет до Баскунчака. Почему до Баскунчака? А не все ли равно? Пожить надо везде, даже под боком у верблюдов. Степи, колючки кругом, пути на станции обсыпаны солью. Уйдешь в степь по рельсовой колее, набредешь на озеро, где соль добывают. Путь лежит в густой по-ликерному воде, экскаватор черпает со дна и сразу же сыплет мокрые горько-соленые комья в пустые вагоны без крыш. Гусеницы экскаватора, ковш, рельсы — рябые, изъеденные солью. О руках рабочих и говорить нечего, не руки, а пальчатые грабли. Вот где людей давай! Поедет в этот Баскунчак, деньгу заколотит и с набитыми карманами подастся где получше. Впрочем, с толстым кошельком везде хорошо.
У Гришки беспокойство исчезло. Он думал: уедет из этих Кузнищ, и жизнь потечет по-новому. Галку жаль. Найдет ли такую в Баскунчаке? Он будет писать. Но письмами ее саму не заменишь. Какая светлая она была в последний раз. Каждый блондинистый волосок тянулся к Гришке. Как она обняла на прощанье, видно, сердце чувствовало. Чего особенного: мягкие руки схлестнулись вокруг шеи. А сердце екнуло, будто провалилось в пропасть.
И чего думал об Аленке, когда на свете есть Галка? Пройдет немного времени, институт окончит, и Аленка станет еще строже, злее. С таким характером девок замуж не берут, так и остаются сухими девами, синими чулками. То ли дело Галка? Добрая, словно весь мир для нее покрыт не каменными дорогами, а лебяжьим пухом в тонких наволочках. С ее характером да мужа бы подходящего. Попадется крутолобый дурак, станет веревки вить из нее. Жаль Галку. Надо бы расстаться по-человечески. Чтобы не высматривала Гришку в вечернее оконце девишника, чтобы не думала о нем как о дезертире. Уехал, дескать, струсил в глаза посмотреть. Не заслужила она такую обиду.