Выбрать главу

Впрочем, от кого защищать-то? Все государственное, интересы общие. А если пошуровать в мозгах, то ближе окажутся другие соображения. Главный интерес какой? Чтобы дистанция исправно выполняла планы. А как же с планами, если без материалов? Пусть дефицитные материалы полежат зиму без дела, беды особой не будет. Пусть на каждом предприятии заботятся о плане так же, как на дистанции. В этом тоже сказывается талант руководителя: одни умеют руководить, значит, достают, предприятие в материалах купается, а другие не умеют. Вот у них частенько и трещат планы, летят во все концы телеграммы, как от утопающих: угроза срыва программы, материалов нет…

Взять кровельное железо. На данный момент, может быть, нужнее всего строителям. Им жилой дом надо заканчивать, тот самый, где пообещали квартиру, а железа нет. Потом и они получат, но сейчас… Было бы по-рыцарски прийти и сказать:

— Берите.

Они рады-радешеньки. Еще бы, подарочек! Но если завтра вот так трудно будет Тузенкову, всей дистанции, они дадут? Что-то не приходилось видеть, чтобы командиры производства ходили по чужим предприятиям и предлагали свое добро. Разве только на обмен. Вот и соображай. Самое лучшее, когда материалы в кармане. Планам капитального ремонта зданий не будет грозить голодовка. Вот это и есть по-государственному, в интересах плана. Так что недаром звонили из управления.

Он сделает так. Отчет представит новый, подпишет задним числом. Покажет единички, а сотни останутся нетронутыми. За единички стругать не будут. Значит, скрыть наличие материалов? Ну зачем же! Просто-напросто остальных материалов на складе нет, они в переработке. Какое же тут наличие? Все продумано. Тузенков даже распоряжение о переработке отдал. Но как оно выполняется?

Тузенков оделся и хотел было идти, чтобы проверить. Но пришедшая мысль вновь усадила за стол. Он вызвал междугородную станцию. Голос Дементьева узнал сразу.

— Я с-с-слушаю.

— На дистанции все благополучно! Я за советом, Андрей Петрович.

— С-с-спрашивай. — Голос такой, словно Андрею Петровичу трудно говорить. Или ему неприятно слышать Тузенкова?

— Насчет переписи материалов… У, их пустил в переработку. Показывать в отчете или нет? — спросил и затих. Так затих, что даже дыхание остановилось.

Но Дементьев не ответил. Не расслышал вопроса, что ли? А может быть, думает? Или нельзя спрашивать прямо в лоб?

— Уложить до нового года в дело не смог. Ругать будут. Да и без материалов потом оставаться не очень-то…

— Перерабатывай. О-о, это уже дельно.

— Значит, нельзя в отчет совать?

— А кто приказывает с-с-совать?

Отлично! По телефону большего не скажешь. Тем более в положении Дементьева. Окрыленный Тузенков готов был расцеловать телефонную трубку.

Между длинным складом и высоким дощатым сараем, где стояла пилорама, оглушительно гремело. На плоском настиле из досок рабочие строительной бригады гвоздили деревянными молотками по листам кровельного железа. Одни загибали края по самой короткой стороне, другие промазывали олифой, чтобы железо не ржавело. Тузенков постоял, посмотрел. Все правильно. Какая бы заноза ни проверила — не придерется. Так-то.

— После олифы — суриком, — приказал Тузенков. И подумал: «Виднее будет, если кто захочет посмотреть».

Работа шла полным ходом. И все-таки возникло опасение: не успеют. Столько тонн — за считанные дни. Не успеют! И решил переключить на кровельное железо все живое наличие мастерских.

Неожиданно прибежала Лидия Александровна. Она спешила, даже пуговицы пальто не успела застегнуть.

— Вас… Дементьев! — с радостной тревогой сказала она.

Когда заторопился к конторе, за спиной уловил ее млеющие слова:

— …Андрей Петрович…

Плотно закрыл дверь, схватил трубку.

— Как перерабатываешь? — озабоченно спросил Дементьев.

— Один край загибаю, олифой мажу, суриком.

Дементьев помолчал.

— Хорошо, — наконец пробасила трубка.

— Может быть, остановить работу?

Но в трубке уже тонко пикало. «Беспокоится!» — с радостью подумал Тузенков. «Хорошо…» Значит, продумал, в чем-то засомневался и решил уточнить. «Хорошо…» — звучало для Тузенкова всесильным одобрением.

В мастерские он вошел с таким видом, будто каждый слесарь виноват в том, что работает не у гремящих листов, а за верстаком.