— Прикажи машинисту паровоза, что под поездом! Оттаскивай!..
— Сейчас… — Сухощавый, с бледными ввалившимися щеками пожилой диспетчер снова надавил на кнопку: — Машинист паровоза Щербатых! После расцепки состава выезжайте с вагонами…
В сердцах он швырнул микрофон на стол:
— Не работает!
Повернулся к темному задымленному окну. Сквозь густое облако светилась длинная свеча: загорелся столб воздушной линии связи. Теперь по всему парку громкоговорители вышли из строя.
— Видел? — ткнул диспетчер на окно. — Беги на место! Пожарный поезд уже вызвал! Остальное буду по телефону!
Когда Топырев вернулся, всего через один путь от злосчастного состава занялась огнем одиночная цистерна с мазутом. По другую сторону от нее воспламенились буксы у наливного состава. Будто кто-то пробежал с факелом и рассовал по сердцевинам колес дымящиеся пакли. К счастью, недалеко уже стояла красная автодрезина и пожарные раскатывали брезентовые рукава.
Три водяных ствола ударили по бензиновой цистерне. Пламя не погасло. Попробовали пеной. Безрезультатно. И опять направили три сильных водяных струи. Если б удалось охладить цистерну! Хотя бы из-за этого стоит держать ее под водяным прицелом. Четвертый ствол поливал дымившие буксы, пятый — мазутную цистерну. Ее окружил людской муравейник. Нелегко было стронуть с места. Но вот она будто уклонилась от людских плеч, рук, отодвинулась, потом еще отодвинулась, дымя мокрыми распаренными боками, поехала-поехала, и рядом с ней побежали, подталкивая, молчаливо сосредоточенные люди.
В хвост горящего поезда заехал паровоз. Звякнула автосцепка. Можно оттаскивать. Но состав был еще единой, прочной цепью. Несколько секунд длилось замешательство. Все ждали команды. А ее не было — Топырев еще не решил, как отцепиться от горящей цистерны. Работать с ней сейчас означало идти на риск, — человек погибнет в бушующем огне. Отцеплять вместе с соседней цистерной значило отдать огню обе.
В мгновения замешательства Гришка подставил себя под водяную струю. Мокрый, он медленно полез к автосцепке. Даже слишком медленно! Сквозь дым и ревущее пламя у самых оголившихся от снега шпал были видны лишь его ноги. И упал. На выручку, прилипая к земле, пополз Топырев. Он увидел, как Гришка вертел головой. Задыхался. Не знал, куда двигаться. Ему на спину падали с цистерны большие капли, облепленные курчавым огнем. Увидел Топырева, протянул руку. Так, рука в руке, они и выползли на междупутье. Их встретил водяной поток. Не понять, то ли одежда исходила дымом, то ли начала парить.
— Пускай едет… готово… — откашливаясь, сказал Гришка, подымаясь на ноги.
Кто-то побежал к паровозу.
— Надо к сцепке… с другой стороны! — закричал Топырев, ладонью смазывая с лица грязную от копоти воду.
И сразу несколько человек бросились к другому концу пылающей цистерны.
— Как он успел открыть люк… — сказал Топырев и покачал головой, удивляясь поступку Дедюха. Скверно вышло бы. И с этим составом и с соседними. Взорвались бы… Кругом бензин.
От деловитого рассуждения стало спокойнее всем, кто помогал тушить его полушубок. И даже показалось, что самое страшное позади. Но цистерна по-прежнему гудела, держала людей на почтительном расстоянии. Лед на междупутье растаял, шлак перемешался с песком, высох и закоптился. Концы шпал, выглядывающие из-под рельсов, ярко горели и ядовито дымились.
Две хвостовые цистерны отъехали тихо, словно боясь, что воздушная волна унесет с собою огонь. Лишь метрах в пятидесяти от пожара машинист длинно прогудел и рванул, набирая скорость к выходным стрелкам. Вскоре так же медленно отъехала головная часть поезда. На соседнем пути показался паровоз — началась уборка составов из опасной зоны.
…Кто-то принес «пользительное» облепиховое масло. Но сердитый неразговорчивый врач отобрал баночку. Спиртом он оттер копоть, промазал желтой мазью ожоги на руках Топырева и Матузкова, осмотрел всех, кто тушил пожар.
— Теперь можно облепиху, — сказал врач и вернул баночку с горлышком, обтянутым красной резинкой.
Переодевались в сухие спецовки в тесном кабинетике Топырева.
— Как Дедюх? — спросил Гришка.
Топырев набрал телефон больницы. Ему сказали, самочувствие удовлетворительное, недельки две придется полежать.
Врач заканчивал свои дела, когда появился капитал милиции Малахов. Не приказывал, ничего не требовал, а только сказал:
— Если можно, побеседуем сейчас.
Никто не ушел. Даже врач. Все насторожились. В узком помещении пункта технического осмотра вагонов задымили папиросы.