— Людмила Владимировна, Вы снимались с Высоцким не только в фильме «713-й просит посадку», но и в телефильме «Комната». А какие у Вас там были роли?
— Володя играл художника — он был отрицательный. Он рисовал Олега Колокольникова, а картина должна была называться «Слава труду». И когда репетировали, перед Володей ставили мольберт. Володя такое рисовал, такие колокошины портреты! А я изображала стюардессу — возлюбленную художника, более положительную, чем он. Все это было совершенно — кошкин навоз.
— Это показывали на телевидении?
— Да, показывали, но совершенно напрасно. Это было, наверное, в июле 1965 года. Помню, что смотрели мы это на квартире у Юры Смирнова — таганского актера, но не помню, чтобы мы получили много радостных впечатлений.
— Вы знаете, мы не поговорили еще на одну интересную тему: Высоцкий — рассказчик…
— Володины устные рассказы… Страшно было бы интересно найти записи Володиных рассказов. Была серия рассказов про Серегу и Сережу. Они были в разной степени косноязычны и картавили на разные буквы. Был замечательный цикл про умнейшую собаку Рекса. Этот цикл рассказов относился, по-моему, к отставному милиционеру, у которого и была умнейшая собака Рекс, — значительно умнее хозяина. Потом был рассказ про уволенного с работы — любимый рассказ Андрея Донатовича Синявского. Кстати, у Синявского были записаны все устные рассказы Высоцкого. История уволенного с работы была довольно длинной: кто ему сказал, что он ответил, как он дома это рассказывает соседям, как это он рассказывает по телефону… Андрей Донатович считал, что это — высшее достижение Высоцкого вообще. Еще был замечательный рассказ про рабочего, который потом стал одним из авторов «Письма рабочих тамбовского завода». Это было интервью, примыкавшее к серии рассказов о Никите Сергеевиче Хрущеве. Причем, меня возмущало то, что этот рабочий после каждой фразы обращался к своей жене: «Правда, Люсь?»
Одновременно с этим рассказом — большая серия рассказов про Никиту Сергеевича Хрущева. Сказать, что Володя его не любил, было бы неверно. Володя его уважал и очень ценил. Еще Володя был очень хороший имитатор, но это не значит, что в рассказах он только этим и занимался. Но он мог абсолютно точно изобразить кого хочешь: больного, маленького, похожего, непохожего, любой национальности, с любым акцентом… И страшно похоже имитировал речевые характеристики. И для него Никита Сергеевич — это прежде всего была речевая характеристика: и в смысле говора южнорусского, и в смысле построения фразы, и в смысле ораторского искусства. Самая лучшая история из этой серии была про президента Кеннеди…
— А переговоры Никиты Сергеевича с космонавтами?
— Ну, это была прямая имитация, это не был устный рассказ. Он мог просто взять газету и читать выступление Хрущева так, что за стеной люди включали радио.
Потом отдельно — совершенно замечательный пласт, когда Володя приехал со «Стряпухи». Он привез целую серию северо-кавказских рассказов, в том числе — замечательную историю про разговор втроем: учитель, ученик (кажется — пятого класса, которому уже семнадцать лет) и отец этого пятиклассника — секретарь обкома какой-то национальной области. Папу вызвали в школу, папа разговаривает с учителем на «ты», а с сыном на «Вы». Володя изображал всех троих. Это невоспроизводимо, хотя и слов-то особенных не было. Учитель, интеллигентный старичок, говорил о том, что ребенок очень способный и, в сущности, очень хороший мальчик. Ну, написал на стол, — наверное, постеснялся попроситься выйти. И секретарь обкома — вождь! — с акцентом, на «Вы» своему сыну:
— Слушайте сюда!
И учителю на «ты»:
— Чаппалах ему сделай!
(Это значит — по роже, или по заднице).
— Людмила Владимировна, по стране в перепечатках ходит такая повесть — «Кольцо». Ваше отношение к ней?
— К сожалению, гуляет… Вранья там нет, про Володю ничего плохого я все равно не могла сказать и соврать бы не смогла. Мне лично это неприятно потому, что люди могут подумать, как это Володя мог на такой идиотке, на такой хвастливой дуре жениться… И правильно сделал, что ушел… Разумеется, я этому человеку никогда в жизни не прощу, потому что я просила его не распространять. Он мне эту вещь показал, и я просила ни в коем случае не тиражировать. Я считаю, что он — подлец. Если бы была возможность злобно, по-хулигански ему отомстить, я бы это сделала. Хотя моя личная обида несправедлива, потому что по-настоящему плохо то, что он — мерзавец. Подлость в том, что повесть написана от первого лица и что, якобы, существует магнитофонная запись. Никогда! Никогда этого не было! А что касается кольца, то да — кольцо имело место быть. Настоящего вранья, подлога там нет. Есть попытка имитировать мою манеру говорить… Я так не говорю, Вы сами могли в этом убедиться.