– Ты спишь?
– Нет.
– Как себя чувствуешь?
– Хорошо. Думаю, я уже могу вернуться в строй, винтовку держать получится. Хотя этого я не хочу…
Девушка присела на край койки и взяла парня за руку:
– А чего же ты хочешь, Алонзо? Хочешь, чтобы я приходила к тебе каждую ночь? – она коснулась ладонью его лица и мягко провела вдоль щеки, – хочешь, чтобы расставание со мной на несколько часов становилось испытанием для тебя, а на несколько дней мукой? Хочешь, чтобы мы были вместе?
Сердце Алонзо стало биться быстрее, он почувствовал влечение и желание…
– Нет.
– Что? – девушка резко убрала руки и отодвинулась от него.
– Извини, Медея. Я…
– Мне нужно идти. Доброй ночи.
Она встала и быстро направилась к выходу. Алонзо поднялся и таким же быстрым шагом, прихрамывая, последовал за ней. Выйдя на улицу, он сказал:
– Медея, позволь объяснить.
Она остановилась и повернулась к нему.
– Перед началом войны я случайным образом встретил девушку, с которой был знаком в детстве, она узнала меня на улице. Мы вместе проводили время, гуляли, общались. Она провожала меня на войну. Я влюбился и до сих пор чувствую, что влюблён. Ты очень красивая и не только я так считаю, многие об этом говорят. Уверен, ты найдешь достойного мужчину, а меня в Неаполе ждёт Норетта. Извини.
– Тебе не за что извиняться… Доброй ночи, Алонзо.
– Доброй ночи, – ответил он и смотрел, как Медея уходила.
Затем, взглянув на звёздное небо, парень вновь задался вопросом: “Видишь ли ты те же звёзды, что и я, Норетта? Думаешь ли ты обо мне или уже спишь? Добрых тебе снов…”
Со следующего дня разговоры с Медеей ограничивались информацией о самочувствии Алонзо и обстановке на фронте. Спустя ещё две недели боль в ноге прошла полностью, и к виду изувеченной руки парень привык. Поэтому ему предстояло возвращение на войну. К тому времени итальянцы смогли остановить наступление австрийцев, которые добрались до Асиаго. Казалось, Алонзо должен был отправляться следом за Якопо, участвовать в контрнаступлении на той линии фронта. Но его определили туда же, где он и служил. В день отъезда вновь доставили раненых. Выйдя из лазарета, Алонзо видел, как нескольких солдат несли на носилках. Приглядевшись, ему показалось, что он знает одного из них. Лицо было знакомым. Подбежав к нему ближе, мурашки пробежали по телу. Единственное слово, которое успел сказать парень, увидев раненого:
– Анджело?
Лежавший на носилках, прикрывая рукой кровоточащую рану, пробормотал:
– Ал…
Затем отхаркнул кровью и прекратил дышать. Алонзо тотчас стал искать по его карманам удостоверение личности.
– Что ты делаешь? – спросил один из несших носилки.
– Мне нужна его фамилия.
– Убери от него руки.
– Мне нужна его фамилия!
– Ложи на землю, – сказал второй, и, присев над ним, добавил – он мёртв.
Затем вытащил из левого кармана документ и прочитал: “Анджело Гуичиардо, 1897 год рождения, город проживание – Рим”. У парня закружилась голова. Единственная фраза, промелькнувшая в сознании: “Не может быть”. Он ещё раз взглянул на друга детства и, развернувшись, опустил голову. Закрыв лицо руками, Алонзо горько заплакал. Слёзы, стекавшие по ладоням, мочили рукава и падали на землю. Печальное событие того дня, отпечаталось в сознании обжигающим клеймом – “ужасное совпадение”. Из всех многочисленных госпиталей Анджело попал именно сюда, для такой кратковременной встречи и прощания одновременно. Алонзо хотел что-то сказать Медее перед отъездом, что-то доброе и вдохновляющее, чтобы она запомнила его хорошим парнем, но вместо этого, прозвучало лишь: “Arrivederci”. Разум был словно затуманен и вновь, стиснувши зубы, Алонзо отправлялся на фронт. Единственный вопрос, который не покидал его всю дорогу, да и последующие несколько дней: “Perche?” Для него это было невероятным совпадением, эмоционально противоположным встречи с Нореттой.
Только спустя неделю Алонзо начал приходить в себя, фронтовая обыденность вновь поглощала. Вновь он участвовал в боях и порой, даже задумывался, как ему удавалось оставаться в живых так долго? Впрочем, спустя такой продолжительный период, проведённый на фронте, у Алонзо сложилось своё собственное мнение о войне в целом, и о тактике ведения боя.
Парень создавал видимость стрельбы в противника, был очень аккуратным, не геройствовал, при этом не считал себя трусом. Некоторые солдаты открыто выражали своё недовольство по отношению к приказам, обсуждали убитых товарищей и новости с других линий фронта. Невооружённым глазом было видно отсутствие желания с их стороны идти в бой. Учащалось количество побегов и дезертирства. Со временем об этом начал задумываться и Алонзо, особенно когда письма от Норетты стали приходить реже. Предложения в них были более короткими и однотипными, а слова – более холодными. К тому времени парень кое-как сам научился писать и в каждой строке, как можно искреннее, старался выразить то, что он чувствовал к девушке. Он был открытым для неё полностью – сердцем, разумом и душой. Не вдавался в подробности происходящего на войне, чтобы лишний раз она не волновалась. Да и словарного запаса у него было недостаточно, для достоверного описания того ужаса, который там происходил. После откровенных писем, в ответных строках вновь наблюдалась взаимность, которая являлась единственным лекарством для молодого сознания, подвергающегося таким тяжёлым испытаниям.