Карта с хрустом упала на землю, но крохотный шприц он удержал.
— Вот и всё, — сказал Старик, поднимая глаза, чтобы посмотреть в лицо жене.
Она улыбнулась и исчезла.
Дрожащими пальцами сковырнул колпачок, игла вошла в бедро рядом с дырой от пули. Мягко качнулся вперёд поршень, и алая, точно кровь, жидкость задвигалась, в ней проявились золотые искры.
Рука онемела, боль оказалась такой сильной, что он её не ощутил, а понял.
Старик выпустил шприц, другой рукой ухитрился вытереть лицо и вскинул голову: перед ним восходило огромное, яркое, молодое солнце, где-то сбоку в радостном свечении корчились жалкие чёрные фигурки, мало похожие на человеческие, они вроде бы даже приближались, но он не обращал на них внимания, поскольку двигался одновременно вверх и вниз, уходил из жизни и возвращался к ней, умирал и рождался.
Он дошёл, он успел.
И через несколько часов на этом холме будет не три, а четыре Дерева.
Иван Наумов
Эстет
— Человеческая индивидуальность сильно переоценена, — сказал Менделеев. — Каждый мнит себя центром мира, а на деле — что? Набор типовых функций, простейших желаний, просчитывается на раз-два. — Так уж и просчитывается, — усомнился Бур.
Мерзкий нарастающий свист заставил их вжаться в грунт, прильнуть к заиндевевшей стенке траншеи. Дождались взрыва — далеко, метрах в трёхстах — и возобновили неспешную беседу.
— Это раньше казалось, что человек — колодец без дна, — взялся разъяснять Менделеев, питерский студент-недоучка, знаток технологий и тенденций. — А начали из колодца черпать — вода как вода, у всех одинаковая. Вот ты, Эстет, в интернете со страницы на страницу переходишь, что-то пролистываешь, а где-то зависаешь, зачитываешься, лайки ставишь, крутишь текст туда-сюда. Получается как тест — по твоей суете о тебе много чего узнать можно. Характер, привычки, склонности — всё под микроскоп. И при ближайшем рассмотрении выясняется, что тебе подобных — мильон. Мы как собаки Павлова: лампочка зажглась — желудочный сок пошёл. Только лампочек побольше, а так — один в один. Люди мыслят, решают, действуют по схожим траекториям, по проторённым тропинкам. Всё поддаётся предсказанию, а точнее, моделированию.
— Досуха не вычерпаешь, — пожал плечами Бур. — Что-то всегда на дне.
Снова раздался скрежет. Били с запада, из-за Марьяновки, восемьдесят вторыми. Мины царапали воздух и вскапывали «передок». Методично, одна за одной — видно, на той стороне сегодня решили не лениться и поутюжить от души.
Менделеев надвинул каску на брови, скуксился, скукожился, стараясь занять как можно меньше места в недружелюбном мире, отчего стал похожим на эмбрион-переросток.
Бур — Буров Николай Николаевич, семьдесят девятого, высшее техническое, холост, детей нет, судимости — прочерк, формально лейтенант запаса, а фактически человек сугубо гражданский, — просто прижался спиной к мёрзлой глине и прикрыл глаза.
В жизни «до» все были кем-то, в окопе никто не родился. Война-невойна перевалила через очередное новогодье. Линия фронта, стыдливо названная «линией соприкосновения», давно застыла в неподвижности. Разделив тех, кто пошёл за светляками, и тех, кто отказался наотрез.
Траншеи, блиндажи, огневые точки въелись в кожу земли как татуировка. Под разговоры о мирном урегулировании обе стороны прощупывали друг друга, не рискуя пойти в прорыв, и врастали, врастали в почву.
В повторяющуюся тональность взрывов вплёлся плач разбитого стекла и звонкий цокот лопнувшего шифера — шальная мина перелётом добралась до Шатова. Хоть бы никого не зацепило, вяло подумал Бур.
От Шатова уходила дорога на Горняков и Ольховатую, а там рукой подать и до Города… Города, на защиту которого встали и его жители, и свободные люди из далёких краёв. В Шатове топились печки, имелась вода и электричество — в нескольких ещё не брошенных домах.
Внезапно стало тихо. Бур сквозь амбразуру в засыпанных песком автомобильных покрышках осторожно выглянул из-за бруствера. Снегом нынешняя зима не баловала, унылая безлесая равнина перетекала с одного покатого холма на другой контрастным чёрно-белым одеялом. Километрах в полутора придорожная гребёнка тополей упиралась в Марьяновку. Над тёмными крышами курились дымки. Правее у горизонта угадывалось ещё одно село, Тяжное, — там с осени обосновалась неприятельская артиллерийская батарея.