Все это шейх Али выкрикивал в крайнем возбуждении. На губах у него даже пена выступила. Он весь покрылся испариной. В голосе его звучала ненависть. У жителей Минья ан-Наср сердца разрывались от страху. Они боялись, что шейх действительно выполнит свою угрозу и отречется от веры. Да и не одно это было страшно. Сами слова, которые произносил шейх Али, были опасны. Ведь аллах мог прогневаться и отомстить всей деревне, наслав на нее всяческие бедствия. Слова шейха Али таили в себе угрозу для каждого. Надо было во что бы то ни стало заткнуть шейху рот. Поэтому наиболее рассудительные начали ласково уговаривать шейха, просили его образумиться И замолчать. Шейх Али ненадолго оставил в покое небеса и обернулся к толпе:
— Почему это я должен молчать, вы, мужичье? Молчать, покуда не сдохну с голоду? Не буду я молчать. Вы боитесь за свой кров, за своих жен, за свои поля. Всякий трясется за свое добро. А у меня ничего нет, и я ничего не боюсь. Если он на меня гневается, пускай возьмет меня отсюда. Пускай ниспошлет кого-нибудь меня убрать. Ежели прилетит Азраил, я обломаю хукумдар об его голову. Клянусь верой и всеми святыми, не замолчу, ежели он сию секунду не пошлет мне с неба стол с яствами. Чем я хуже девы Марьям?[27] Она как-никак была женщина, а я-то мужчина. И она не была бедна. А меня Абу Ахмед вконец замучил. Клянусь верой, не замолчу, ежели он не пошлет мне стол с яствами.
И шейх Али снова громко воззвал к небу:
— Эй, посылай живо, или я ни перед чем не остановлюсь, сделаю, что говорю. Давай сюда стол, и чтоб на нем было две курицы, блюдо с медом и четыре свежие лепешки. Хлеб беспременно теплый. Да не забудь про салат. Считаю до десяти. Ежели стола не будет, смотри у меня…
Шейх Али начал считать. Сердца жителей Минья ан-Наср стучали в ритм с его словами. Нервы у всех напряглись до предела. Необходимо было что-то предпринять, дабы остановить шейха Али. Кто-то предложил, чтобы несколько самых сильных парней набросились на шейха, повалили его на землю и заткнули ему рот. А потом избили так, чтоб он надолго запомнил. Однако стоило шейху бросить на них один-единственный взгляд, пылающий гневом, и они тотчас отказались от этого намерения. Прежде чем они успели бы схватить шейха, он наверняка нанес бы удар-другой своим хукумдаром. Никому не хотелось, чтобы удар железным наконечником пришелся на его долю. Если шейх грозит проломить голову Азраилу, то уж голову любого из них он размозжит, не задумываясь. Поэтому предложение осталось втуне.
Кто-то из толпы спросил шейха:
— Ты ведь, дядя, всю жизнь голодал. Отчего именно сегодня?..
Метнув в него испепеляющий взгляд, шейх Али прервал говорящего:
— На сей раз, Абдель Гавад, дело слишком затянулось. Понял, ты, недотепа?
Другой крикнул:
— Ну ладно, брат, ежели ты голодный, отчего не сказать нам? Мы б тебя накормили. Зачем городить всякие глупости?
Шейх Али напустился на него:
— Да разве я у вас чего-нибудь прошу? Стану я попрошайничать тут, в нищей деревне? Да вы сами голодаете почище моего! Зачем мне ваша милостыня?.. Я требую с него. А ежели не даст, то я знаю, как мне быть.
Тут снова вмешался Абдель Гавад:
— Если б ты работал, не пришлось бы тебе голодать, бесстыжие твои глаза.
После этого гнев шейха Али достиг предела. Он стал размахивать палкой и возопил, обращаясь попеременно то к толпе, то к небу:
— А твое какое дело, Абдель Гавад, сын Ситт Абуха? Я не работаю, потому что не хочу работать, не умею. Нету для меня работы. Разве вашу работу можно назвать работой? Пускай ослы так работают! А я не осел! Я не могу надрываться целый день в поле, подобно волу. Будьте прокляты вы и ваши отцы, быдло вы безмозглое! Клянусь пророком, если бы мне было суждено умереть с голоду, я и то не стал бы работать так, как вы.
Гнев его был столь дик, что люди невольно смеялись, несмотря на опасный оборот, который приняла эта история. Шейх Али выпрямился во весь рост и торжественно изрек:
— Итак, считаю до десяти, и если стола не будет, отрекаюсь и преступаю заветы.