– Стеф Бос[7], – подсказала Афра.
Вот что я с удовольствием послушаю на твоих похоронах.
Я не произнес этого вслух, но… какая разница.
Герда любила оперу. Но Афра решила, что оперная музыка на похоронах неуместна.
Было еще кое-что, от чего Герда, вероятно, перевернулась бы в гробу. Например, плохое звуковое оформление, сотрудник похоронного бюро, который сам смахивал на покойника, уродливый гроб, паршивый кофе и черствый несъедобный торт. Герда предпочла бы вино, но Пит заявил, что это пробьет дыру в бюджете. Когда я сказал, что сам оплачу вино, Афра ехидно заметила: «В скором времени у нас не будет лишнего цента, Артур. Между прочим, я считаю, что вино на похоронах… не знаю… немного неприлично. Как будто речь идет о празднике».
Автомобильчик, который вез гроб на кладбище, всю дорогу громко скрипел. Герде понравилось бы. Обидно, что так мало людей провожало в последний путь эту женщину, такую трогательную, такую сердечную. Человек пятьдесят. Я уже говорил, что всегда считаю по головам тех, кто приходит на похороны и кремации. И всегда спрашиваю себя: а сколько народу будет на моих похоронах?
Я был единственным, кто произнес прощальное слово. Пит и Афра попросили меня выступить и от их имени. Это казалось мне невозможным, но спорить было бесполезно.
Я говорил искренне. От всего сердца. И это было совсем нетрудно.
А теперь ты остался один против этих двоих, вдруг подумал я. Немного мелодраматично, признаюсь. Но мне предстоит жить дальше, без тихой силы и несокрушимого доброго юмора моей тещи.
26
Я часто спрашивал себя: Пит и впрямь так отвратителен или дело во мне, в моей нетерпимости? Почему в последние годы я испытываю к нему все большую неприязнь?
Но во время болезни Герды последние сомнения исчезли.
Однажды я услышал его разговор с Афрой.
– И кто теперь будет пылесосить и мыть посуду, она-то уже не сможет, а сестра уехала? – спрашивал он.
– Думаю, в данный момент мама немного важнее, чем ты с твоим вечным эгоизмом.
– Я не могу. У меня ревматизм.
– Не такой уж и ревматизм, раз ты то и дело бегаешь в магазин за выпивкой.
– От тебя ведь ничего не дождешься.
– А ты хоть раз что-нибудь сделал для мамы?
– Твоя мама никогда ничего от меня не хотела.
– И ты, конечно, понятия не имеешь почему? Не помнишь, как кряхтел и охал, когда она просила бросить в корзину для белья твои же собственные грязные трусы?
– Уж такой я уродился, поздно меня воспитывать. Не учи ученого.
– Господи, какой же ты… чурбан.
«Чурбан» в устах Афры прозвучал весьма непривычно.
Что-то все же уцелело от прежней прелестной, бойкой Афры, но оно глубоко спрятано под злостью и горем ее бездетности.
Мое безразличие, конечно, не помогло ей, а моя сакраментальная фраза «Ах, оставим эту тему!» многое разрушила.
В самом деле, в последнее время я иногда занимаюсь самоанализом.
Я не испытываю к ней неприязни. Она раздражает меня, а я ее, и мы оба всячески стараемся не выходить за рамки приличия. И предпочитаем держаться подальше друг от друга.
То, что мы по-разному смотрим на многие вещи, тоже не спасает положения. Ей нравится йога, мне – гольф. Она включает программу «Вся Голландия печет», а я – «Студио Спорт». Она любит балет, я – поп-концерты. Ей по душе Дренте, мне – Италия. Она умеет загружать в телефон всякие полезные приложения, я – компьютерный дебил. Она может, например, пользуясь пультом дистанционного управления, подогревать сиденье унитаза. Я могу помочиться в него с большого расстояния.
27
– Садись, Артур. – Господин Хертог всячески старался изобразить благодушие и непринужденность.
– Все-таки прекрасный у вас стол, – сказал я, чтобы немного облегчить ему задачу.
– Да, настоящий орех. Хочешь кофе?
– Нет, спасибо. Я только что пил. – Я не прибавил, что после второй чашки кофе из его автомата меня бы стошнило.
– Полагаю, ты знаешь, почему я пригласил тебя для беседы.
– Догадываюсь.
– Речь пойдет об условиях увольнения.
По словам Хертога, он долго размышлял, чтó считать справедливым выходным пособием. И склоняется к мысли выплатить мне десять месячных окладов.
Я заранее проконсультировался с Йостом. Йост считает, что мне положены два годовых оклада. Он убедил меня, что нужно с ходу требовать три годовых оклада, словно это самое обычное дело на свете.
Я сделал вид, что шокирован:
– Неужели? А мой адвокат думает совсем иначе.
Хертог явно испугался.
– У вас есть адвокат?
От волнения он вдруг обратился ко мне на «вы», что было добрым знаком.