— И правда. Пьешь и пьешь. И денег тебе не жалко.
— Деньги — это ерунда, дело наживное.
— Деньги тоже уважать надо. Они даром не достаются. Ты за них работаешь, силу свою отдаешь, здоровье.
— Денег у меня много. Они меня, бабуся, любят. Они — как бабы: чем меньше на них внимания обращаешь, тем больше они тебя любят. А кто за каждую копейку дрожит, у того их не будет.
— Как же не будет, если он их не бросает зря на ветер, не пропивает, как ты?
— А так. Они поймут, что он жмот, и — с приветом!
— Вот уж не знаю.
— Точно я тебе говорю. Ты, бабуся, не думай, деньги тоже с понятием. К крохобору крохи и собираются, а ко мне, к простому человеку, и деньги идут простецкие. Мы друг друга понимаем. Мне их не жалко, и им себя не жалко. Пришли — ушли, ушли — пришли. А начни я их в кучу собирать, они сразу поймут, что я не тот человек, и тут же со мной какая-нибудь ерунда: или заболею, или с трактора снимут. Я это все уж изучил.
— Интересная философия, — замечает старик. — Сделайся, значит, простягой, и деньги твои?
— Не-е, зачем? Работать надо, — серьезно отвечает парень. — Я люблю работать. В месяц по двести пятьдесят, по триста выколачиваю, а зимой, когда трелевка начнется, все четыреста. За мной не каждый удержится. Если не работать, откуда им быть?
— Это где же такие деньги? — не выдерживает Кузьма.
— У нас в леспромхозе. У нас механизаторы хорошо получают.
— А что толку? — говорит старуха. — Все равно ты их и пропиваешь.
— Пропиваю. А что? Я за день намерзнусь, намаюсь, и не выпить? Что это за жизнь? Я отдых тоже должен иметь.
— Жена тебе, наверное, сама к вечеру каждый день бутылочку берет?
Парень смеется.
— Подкусываешь, бабуся? Я бы за такую жену чего хочешь отдал.
— А твоя-то, значит, не очень любит, когда ты пьешь?
— Ну да, не понимает. Но теперь это неважно. Я с ней разошелся.
— Разошелся?
— Ага. Вот недавно. Разошлись, я сразу и поехал.
— А почему?
— Без понятия она, не понимала меня. Поэтому. В бане родилась, а кашлять тоже надо по-горничному. Ну ее! — Парень бодрится. — На свете баб много.
— Они все, голубчик ты мой, не любят, когда пьют. Каждой охота по-человечески жизнь прожить. А ты явишься домой чуть тепленький, да еще начнешь характер свой показывать, буянишь, наверно.
— Не. Я смирный. Меня если не трогать, я спать ложусь. Но тоже под пьяную руку меня не зуди. Не люблю. Утром говори что хочешь, все вынесу, а с пьяным со мной лучше помалкивай.
— Неуважение к женщине тоже родом из деревни, — говорит старик старухе.
— Нет, Сережа.
— Что это? — не понимает парень.
— Сережа говорит, что женщину в городе уважают больше, чем в деревне.
— А чего ее сильно уважать? Она потом на голову тебе сядет с этим уважением. Я знаю. Ее надо завсегда в норме держать, не давать ей лишнего. А то слабинку почует — и пропал. Начнет тебе права качать. Заездить могут.
— Тебя заездишь, — с сомнением говорит старуха.
— Я другой разговор. А есть которые слабохарактерные, им достается.
— Ну что ты несешь? Что ты несешь? Смотрите-ка, какой заступничек! Сам пьет, а женщина у него виновата, — не то сердится, не то удивляется старуха. — Вот теперь и достукался, будешь жить один.
— Зачем один? Я себе найду.
— Кто за тебя, за пьяницу, пойдет?
— Бабуся! — с ласковой укоризной произносит парень. — Стоит только свистнуть… На белом свете, бабуся, полно лишних баб. Им тоже жить охота. Женщины, они слабые, правильно? Они без нас не могут. Я вот сам деревенский, а в город когда приезжаю, завсегда себе бабу найду. Говорят, деньги им надо давать, то, другое — ерунда это, это, может, до революции и было. Теперь у них сознательность. Они обхождение любят, правильно? Им только не хами, сумей подъехать — и все в порядке будет.
— И хорошо твоя жена сделала, что разошлась с тобой, — говорит старуха.
— Это ты о чем? — удивляется парень. — Что я бегал от нее? Это неуважительная причина. Все бегают.
— Ты всех на свой аршин не меряй.
— Да что ты мне, бабуся, говоришь. Мне вот одно место давали почитать в одной книжке. Там писатель, не помню его фамилию, пишет, что кто, значит, это… не изменял своей жене, тот вроде дурака, нет у него интереса к жизни. А что? Правильно! С одной-то всю жизнь надоест. Приедается.