Кузьма возвращается к кассе. Очередь разошлась, и перед кассиршей лежит раскрытая книга.
— Мне до города, — говорит ей Кузьма.
— Билеты только в мягкий вагон, — будто читает кассирша, не поднимая глаз от книги.
— Давай куда есть.
Она отмечает линейкой прочитанное, откуда-то сбоку достает билет и сует его под компостер.
Теперь Кузьма прислушивается, когда назовут его поезд. Поезд подойдет, он сядет в мягкий вагон и со всеми удобствами доедет до города. Утром будет город. Он пойдет к брату и возьмет у него те деньги, которых не хватает до тысячи. Наверное, брат снимет их с книжки. Перед отъездом они посидят, выпьют на прощанье бутылку водки, а потом Кузьма отправится обратно, чтобы успеть к возвращению ревизора. И пойдет у них с Марией опять все как надо, заживут как все люди. Когда кончится эта беда и Мария отойдет, будут они и дальше растить ребят, ходить с ними в кино — как-никак свой колхоз: пятеро мужиков и мать. Всем им еще жить да жить. По вечерам, укладываясь спать, будет он, Кузьма, как и раньше, заигрывать с Марией, шлепать ее по мягкому месту, а она будет ругаться, но не зло, понарошку, потому что она и сама любит, когда он дурачится. Много ли им надо, чтобы все было хорошо? Кузьма приходит в себя. Много, ох много — тысячу рублей. Но теперь уже не тысячу, больше половины из тысячи он с грехом пополам достал. Ходил унижался, давал обещания, где надо и не надо, напоминал о ссуде, боясь, что не дадут, а потом, стыдясь, брал бумажки, которые жгли руки и которых все равно было мало.
К первому он, как, наверно, и любой другой в деревне, пошел к Евгению Николаевичу.
— А, Кузьма, — встретил его Евгений Николаевич, открывая дверь. — Заходи, заходи. Присаживайся. А я уж думал, что ты на меня сердишься — не заходишь.
— За что мне на тебя сердиться, Евгений Николаевич?
— А я не знаю. Об обидах не все говорят. Да ты садись. Как жизнь-то?
— Ничего.
— Ну-ну, прибедняйся. В новый дом переехал и все ничего?
— Да мы уж год в новом доме. Чего теперь хвастать?
— А я не знаю. Ты не заходишь, не рассказываешь.
Евгений Николаевич убрал со стола раскрытые книги, не закрывая, перенес их на полку. Он моложе Кузьмы, но в деревне его величают все, даже старики, потому что вот уже лет пятнадцать он директор школы, сначала семилетки, потом восьмилетки. Родился и вырос Евгений Николаевич здесь же и, закончив институт, крестьянского дела не забыл: сам косит, плотничает, держит у себя большое хозяйство, когда есть время, ходит с мужиками на охоту, на рыбалку. Кузьма сразу пошел к Евгению Николаевичу потому, что знал: деньги у него есть. Живет он вдвоем с женой — 248 она у него тоже учительница, — зарплата у них хорошая, а тратить ее особенно некуда, все свое — и огород, и молоко, и мясо.
Видя, что Евгений Николаевич собирает книги, Кузьма приподнялся.
— Может, я не ко времени?
— Сиди, сиди, как это не ко времени! — удержал его Евгений Николаевич. — Время есть. Когда мы не на работе, время у нас свое, не казенное. Значит, и тратить мы его должны как душе угодно, правда?
— Как будто.
— Почему «как будто»? Говори, правда. Время есть. Чай вот можно поставить.
— Чай не надо, — отказался Кузьма. — Не хочу. Недавно пил.
— Ну, смотри. Говорят, сытого гостя легче потчевать. Правда?
— Правда.
Кузьма поерзал на стуле, решился:
— Я, Евгений Николаевич, по делу к тебе тут по одному пришел.
— По делу? — Евгений Николаевич, насторожившись, сел за стол. — Ну, так давай говори. Дело есть дело, его решать надо. Как говорят, куй железо, пока горячо.
— Не знаю, как и начать, — замялся Кузьма.
— Говори, говори.
— Да дело такое: деньги я пришел у тебя просить.
— Сколько тебе надо? — зевнул Евгений Николаевич.
— Мне много надо. Сколько дашь.
— Ну, сколько — десять, двадцать, тридцать?
— Нет, — покачал головой Кузьма. — Мне надо много. Я тебе скажу зачем, чтобы понятно было. Недостача у моей Марии большая получилась — может, ты знаешь?
— Ничего не знаю.
— Вчера ревизию кончили — и вот преподнесли, значит.
Евгений Николаевич забарабанил по столу костяшками пальцев.
— Неприятность какая, — сказал он.
— А?
— Неприятность, говорю, какая. Как это у нее получилось?
— Вот получилось.
Они замолчали. Стало слышно, как тикает где-то будильник; Кузьма поискал его глазами, но не нашел. Будильник стучал, почти захлебываясь. Евгений Николаевич вновь забарабанил по столу пальцами. Кузьма взглянул на него — он чуть заметно морщился.