Ее разбудила Комариха, и Мария обрадовалась ей, сама попросила сворожить. Карты показали хорошее; Мария про себя подумала, что, даст Бог, еще и обойдется, если Кузьма успеет собрать сколько надо… в ней снова шевельнулась надежда, и Мария решила, что надо и ей тоже выйти в деревню и попробовать поискать деньги.
Из школы прибежал Витька и принес четыре рубля и восемьдесят копеек: Чижовы подкараулили его где-то по дороге и велели передать матери.
После обеда Мария пошла к Клаве, с которой дружила с детства. Клава молча усадила Марию на кровать, села рядом и, обняв ее, прижавшись к ней вплотную, заголосила сильным и чистым, как на запевках, голосом. Марии опять стало страшно, и она заплакала. Клава, услышав ее плач, заголосила еще сильнее. Но и плача, Мария чувствовала, что она делает не то, что надо, и скоро, вытирая слезы, к огорчению Клавы, поднялась и ушла.
У заулка к реке Марию остановила Надя Воронцова и стала говорить, что она, Мария, видно, с ума сошла, что приняла тогда этот магазин, что она сама себя решила в тюрьму посадить — не иначе. Ведь сразу же было видно, что до добра он ее не доведет.
Мария, не дослушав, повернулась и пошла домой. Больше она в деревню не выходила.
Больше она не верила, что у Кузьмы что-нибудь выйдет с деньгами.
В купе, куда перебрался Кузьма, поменявшись местами с преферансистом, едут старик и старуха с одинаково седыми до полной белизны волосами и одинаково белыми, тоже как поседевшими, крупными лицами. На одной из верхних полок смята постель, значит, третий пассажир тоже есть, но, видно, куда-то вышел.
Кузьма опять снимает сапоги и уже собирается взобраться на свою полку, но в купе вваливается пьяный парень. Некоторое время он удивленно смотрит на Кузьму, не спуская с него глаз, присаживается рядом со старухой, сразу же поднимается, вдруг веселеет и протягивает Кузьме руку:
— Будем знакомы.
Кузьма называет себя. Парень веселеет еще больше, но тут же делает серьезное лицо.
— Понятно, — говорит он. — Кузьма, значит. Будем знать. А это дедушка. — Он выбрасывает одну руку влево. — Это бабушка. — Вторая рука опускается вправо. — А это я. — Он складывает руки у себя на груди и хохочет.
— Эк красиво! Эк красиво! — качает головой старуха. — Незнакомый человек, ты его не знаешь, а позволяешь себе. Не обращайте на него внимания, располагайтесь, — говорит она Кузьме. — Он у нас опять в ресторан ходил.
— А что я такого сказал? — гремит парень. — Разве я его обидел? Кузьма, я обидел тебя?
— Пока ничего обидного не было, — осторожно отвечает Кузьма.
— Во! Слышала, бабуся! Кузьма не обиделся. Ну, бабуся, опять ты на меня тянешь!
Он подсаживается к старухе и, подмигивая Кузьме, обнимает ее.
— Уйди! — сердится старуха. — Скорей бы приехать. Надоел, честное слово!
— Ну-у? Неужели надоел? Со стариком всю жизнь живешь — не надоел, а я раз обнял — и надоел! Дед! — кричит он. — Отбить у тебя старуху?
— А это как сумеешь, — неторопливо отзывается старик.
Парень умолкает. С пьяной задумчивостью он смотрит на старика, потом на старуху и устало декламирует:
— «Жили-были дед да баба, ели кашу с молоком…»
— Эк красиво! Эк красиво!
— «Рассердился дед на бабу, хлоп по пузу кулаком».
Парень оживляется.
— Дед, а ты когда был помоложе, бил свою старуху или нет?
— Я ее за всю жизнь пальцем не тронул, — с достоинством отвечает старик.
— Ни разу, ни разу?
— Ни разу.
— Теперь таких мужиков и нет, как мой старик, — говорит старуха.
— Куда уж там!
Парень ждет, что ему будут возражать, но все молчат. Он смотрит на каждого из них по очереди, просто так, ни от чего морщится и из последних сил спрашивает Кузьму:
— Так ты, Кузьма, с нами, что ли, поедешь?
— С вами.
— Давай.
Он опускает глаза и долго смотрит себе под ноги. Вагон мягко и мерно покачивает. Парень опускает руки, голову, закрывает глаза. Мимо проносится встречный поезд, но парень не слышит.
Кузьма забирается на свою полку. Старуха внизу тормошит парня:
— Ложись, так тебе неудобно. Вот хоть на мою приляг.
— А что — у меня своей нету?
Он поднимается, долго и тяжело лезет наверх и уже со своей полки что-то бормочет.