— Витя…
Громкий хриплый стон, сорвавшийся с её истерзанных губ, заставил его сдаться — выпрямившись, он снял рубашку и расстегнул брюки. Трясущейся рукой залез в карман и кинул на кровать блестящую упаковку презерватива. Приоткрыв глаза и приподнявшись на подушке, Лиза проследила за его движениями: взяв предмет защиты, он зубами надорвал фольгу. В этих отрывистых движениях было невероятно много интимного, будоражившего, и потому она приняла его в свои объятия с еще большей горячностью, чем прежде. Резким, но осторожным движением, молодой человек зацепил пальцами её трусики и потянул их вниз, лишая их обоих последней преграды. Обвив ногами его бедра, Лиза подалась вперед, говоря телом больше, чем словами. Шепнув что-то нечленораздельное, Витя начал медленно входить в неё. Горячая. Родная. Снова принадлежавшая ему. Выгнувшись, она прижалась к нему вплотную, помогая двигаться — медленно, осторожно. Это напоминало им обоим их первую близость, которая была, казалось, целую вечность назад… Легкая испарина появилась на бархатной коже девушки, её приоткрытые губы уже пересохли, и у неё даже не находилось сил, чтобы облизать их. Поцелуй исправил ситуацию и ускорил первый стон приближавшегося оргазма. Она потянулась к его губам вновь, позволяя ему ловить каждый её вздох, а затем запустила пальцы в его волосы, и он зарычал, вновь почувствовав себя восемнадцатилетним: никому он не позволял играть со своими волосами, потому что так можно было делать лишь ей. Потому что лишь в её исполнении эта ласка сводила с ума. Постепенно движения ускорились, став более резкими, но не менее пылкими и чувственными. Лихорадочно целуя её, он словно возвращался на три года назад, когда каждая близость была неповторимой и незабываемой. Сейчас между ними не было пропасти длиною в несколько лет, сейчас они вновь были единым целым. Это было не просто единение душ — воедино сплетались души. Длинная ночь принадлежала лишь им.
— Девочка моя… — отрывистый шепот сорвался с его губ. Её стоны постепенно переплелись с его вздохами, и пик упоительного наслаждения настиг обоих одновременно: яркий, он напомнил падение в пропасть. Они падали в неё вдвоем. Вместе. Как раньше. Как много лет назад.
***
Едкий дым наполнял лёгкие, согревая их и даря привычную тяжесть. Каждый выдох, в свою очередь, дарил лёгкость, и это нравилось ему. Высунувшись в окно, он затягивался, наслаждаясь никотином и рассматривая верхушки сосен, что окружали здание санатория. Дождь мелко барабанил по крыше, и этот звук нёс с собой какое-то приятное умиротворение. Воздух был прохладным и приятно бодрил его, одетого в одни лишь брюки. Он старался сосредоточиться на какой-то конкретной мысли, но получалось плохо.
Она лежала на кровати позади него и тупо смотрела невидящим взглядом куда-то в стену. Тонкий пододеяльник едва прикрывал её тело; пусть даже стоя к ней спиной, он знал, что она не шевелилась и лежала в прежней позе: согнув обнажённую ногу в колене и сложив руки на груди. Её близость сводила с ума: вот, только обернись и протяни руку, и коснёшься её нежной кожи. Какая же она была… другая. Непохожая на всех девок, что были у него. Даже сейчас она повела себя так, как не вела ни одна из его пассий: не побежала в душ, стыдливо прикрываясь простынею; не стала развязно просить продолжения; не стала требовать задушевных бесед. Она даже не прогнала его, хотя он ждал этого. Нет. Она просто лежала, думая о чем-то своём. И в этом была её прелесть.
Лиза скользнула взглядом по обнажённой спине молодого человека, дымившего сигаретой, и скривила губы в беззвучной усмешке. Сознание упорно подкидывало ей воспоминания: сейчас она словно была там, в далёком восемьдесят восьмом. А ведь целая пропасть была между теми беззаботными временами и мрачным настоящим. Так много времени прошло, столько всего произошло с ними обоими… Ведь они так сильно изменились, ведь они сейчас совсем другие. Ведь он стоял сейчас в паре шагов от неё — бандит, сумевший прибрать к рукам целую фирму, организовавший самый настоящий рейдерский захват. На нём несколько статей, а её это совершенно не волновало. Он катился на дно, думая, что поднимался, а она, дочь милиционера, нисколько не опасалась его — человека, с лёгкостью преступавшего законы.
— И как же ты докатился до жизни такой? — вопрос сам собой сорвался с губ, и она тихо усмехнулась своей несдержанности.
Витя выкинул окурок прямо в окно и повернулся к ней лицом. Он не ждал от неё такого вопроса, но в глубине души сам отчаянно хотел рассказать ей обо всем; излить душу. Вздохнув, он опустился на кровать и заглянул в серые глаза: смешинки скакали в них — она явно не понимала, как сильно резанул её вопрос по живому. Проведя рукой по обнаженному бедру, молодой человек, с лёгким налётом удовольствия отметивший про себя, что от такого легкого касания она ощутимо вздрогнула, невесело хмыкнул.
— Уверена, что хочешь услышать?
Лизавета склонила голову вбок. Взгляд её заметно потух, когда она поняла, что её вопрос, озвученный отчасти в шутку, оказался для него болезненным. Она сомкнула бёдра, зажав его ладонь, и он коснулся губами её обнаженного колена.
— Рано или поздно мы ведь всё равно придём к этой теме.
Витя высвободил свою руку, сел, взял её ноги и положил их себе на колени. Полился рассказ — временами сбивчивый, временами слишком эмоциональный, временами наоборот, какой-то безразличный и отстраненный. Он рассказывал ей всё, как было — про работу на рынке, про возвращение Саши из армии, про ситуацию с Елисеевой и Мухой, про смерть последнего, про подозрения, павшие на Белова, про расстрел дачи Царевых, про бегство на Урал и резкий подъем в криминальном мире… Он не утаивал ничего, не задумываясь о том, что какие-то его слова могли оказаться лишними или ненужными. Это напоминало ему исповедь, о которой он слышал когда-то давно. Он говорил, выводя пальцем какие-то только ему одному понятные узоры на её бедрах, говорил, и уже не мог остановиться. Говорил, чувствуя, как с души словно падал огромный камень.
Она слушала, не перебивая. Позволяя ему говорить, практически не останавливаясь. Она слушала и с трудом верила своим ушам. Она готова была услышать многое, но не настолько. Правда, которую он рассказывал, оказалась какой-то чересчур болезненной и страшной. Она молчала, наблюдая за тем, как с каждым сказанным словом менялось в полумраке его лицо, как оно словно старело, как потухал взгляд синих глаз и опускались его плечи.