— Ну? — Виктор произнёс это настолько не своим голосом, что, не будь он в таком эмоциональном состоянии, непременно удивился бы сам себе.
— Мне нечем вас порадовать. Это кома. Кома после геморрагического инсульта. Готовьтесь.
Алла Дмитриевна сдавленно ахнула и зашлась слезами. А Пчёлкин вдруг почувствовал, что не может вдохнуть. Спазм сдавил горло, и молодой человек зажмурился, сдерживая внезапную дрожь во всём теле.
— Мне можно к ней?
Врач взглянул на Пчёлкина и собирался было покачать головой, но в последний момент вгляделся в его глаза. В них легко можно было прочесть мольбу.
— Пять минут вам всем. Максимум. Маша, — только вышедшая из палаты медсестра подошла к мужчине, — проследите.
…Это была не она. Она и не она одновременно. Столь чужая, поменявшаяся в лице и… практически белая. За какие-то пару часов она стала неузнаваемой. И он хотел умереть, будучи не в силах отвести от нее взгляда.
Ведь это всё равно она. Она. Его девочка.
Кончиками пальцев он коснулся её ладони — сухой и какой-то словно обветренной. Он и сам стоял, белее мела. Только глаза, наполненные предательской влагой, были красными и воспаленными. Он держал своими пальцами её, не чувствуя больше той тонкой связи, которая до этого связывала их. Не чувствовал трепета от прикосновений к ней. И от этого все внутренности скручивало ледяной рукой ужаса.
— Молодой человек, — девушка, стоявшая в углу палаты, подала голос, и он вздрогнул всем телом, обернувшись. Тонкие пальцы выскользнули из его руки, — время.
Пчёлкин молча кивнул и взглянул на Лизавету. Пришлось крепко сжать зубы, чтобы не завыть от боли. Боли… Виктор шагнул к медсестре и не сразу нашёл в себе силы, чтобы буквально прошептать вопрос:
— Ей больно сейчас?
Мария посмотрела на молодого человека и сочувственно покачала головой.
— Нет. Ей не больно.
Ответ не удовлетворил, но ледяная рука, пусть и немного, но разжалась. Виктор вышел из палаты, и, даже не взглянув ни на Аллу Дмитриевну, ни на Андрея Степановича, потёр ладонями воспалённые глаза и быстрым шагом двинулся по коридору. И даже тихий оклик Лизиной матери не заставил его обернуться.
Он не мог больше здесь находиться.
***
Бутылка водки, купленная в ближайшем ларьке, да фоном работавший телевизор — вот и вся компания. Ночь доживала свои последние минуты, а утренняя заря уже стучалась в окна. Полная окурков пепельница стояла посередине стола — он уже не помнил, сколько сигарет выкурил, сидя на кухонном диванчике прямо в плаще.
Внутри вдруг словно оборвалось что-то. Он даже передёрнулся и тряхнул головой, чтобы развеять неприятный укол в груди. И поморщился, поняв, что это не помогло. Бутылка, сиротливо стоявшая рядом с пепельницей, была наполовину опустошена, но алкоголь, да ещё и такой простой, почему-то совершенно не туманил разум. Тупо глядя куда-то в пустоту, Пчёлкин вспоминал то, что было всего несколько часов назад. Ему казалось тогда, что, если бы он ехал быстрее, то это обязательно бы помогло… Но он не решал ничего.
Всё решалось где-то там, далеко.
Трель стационарного телефона, походившая на раскат грома, заставила его вздрогнуть, подорвавшись на месте. Молча он схватил трубку и прижал её к уху. И почувствовал, как в одно мгновение всё внутри оборвалось окончательно.
Умерла. Пять минут назад.
Он не слышал практически ничего из того, что говорил ему врач. Он и не собирался его дослушивать. Нажав на отбой, он кинул трубку на стол и потянулся к бутылке. Мгновение — и она влетела в стену, разбившись на мельчайшие осколки и потеряв остатки содержимого. Крик сорвался с губ, и молодой человек рухнул на диванчик и уронил голову на стол, обхватив её руками. Теперь было бессмысленно сдерживать слёзы. Теперь бессмысленным стало всё.
Виктор Пчёлкин рыдал в голос, оплакивая ту, которую любил с семнадцати лет, августовским утром девяносто первого.
Не понимая, что в эти минуты умирал сам.
========== 32. Живи, Витенька. Живи и помни, что ты наделал ==========
Продавщица стояла за стойкой и лениво позёвывала, листая глянцевый журнал. Сейчас платье было дешевле пошить у портнихи, нежели покупать готовое, и потому продажи были, мягко говоря, не очень завидными. Что поделать, брендовые экземпляры сейчас мало интересовали народ. И девушка прекрасно это понимала.
Поэтому звон колокольчика, подвешенного над дверью, заставил её вздрогнуть и машинально поправить строго затянутый на затылке пучок. В глубине души тут же проснулась давно заложенная установка — до последнего держать потенциальную покупательницу.
Но в магазин вошёл мужчина.
И его внешний вид явно говорил о том, что деньги у него водились немалые. И это был хороший шанс.
— Молодой человек, могу я вам помочь? — девушка выпорхнула из-за стойки и подошла к мужчине. Тот окинул взглядом манекены, и про себя продавщица отметила, что он вёл себя как-то странно: заторможено и вяло. Да и глаза были какие-то словно мёртвые.
— Да… — голос оказался хриплым, и мужчина прочистил горло, прежде чем продолжить. — Мне платье нужно.
Оно и неудивительно, это же свадебный салон. Девушка поправила бейджик с именем Екатерина, словно бы кокетливо представляясь покупателю.
А он симпатичный. Странный какой-то, но весьма обаятельный. Еще и при деньгах точно — вон, как золото на руках блестело.
— Вообще-то, сложновато будет, — Катя улыбнулась, пытаясь заглянуть молодому человеку в синие глаза. — Без невесты как фасон подобрать? Вдруг ей не понравится?
Пчёлкин провёл рукой по волосам и попытался выдавить улыбку. Получился ледяной оскал.
— Ей уже всё равно. Мне в гроб платье нужно.
— Ой, — девушка даже сделала шаг назад от потенциального покупателя, явно растерявшись — уж такого ответа она никак не ожидала. Впрочем, профессионализм — дело сложное, и Екатерина его познала достаточно хорошо, чтобы быстро сориентироваться, убрать с лица заигрывавшую улыбку и лишить голос слащавых ноток. Не её кандидат, тут уж и не поспорить. — А… у вас хотя бы мерки есть?
— Да, — молодой человек полез во внутренний карман пиджака и вынул на свет листок бумаги. Катя невольно передёрнулась, взяв его в руку и развернув: пропорции оказались практически теми же, что и у неё. Едва ли не самыми маленькими. Да и бумажка наверняка из морга была.
— В какую цену хотите уложиться? — она подняла взгляд и сложила листок пополам. В любой другой ситуации этот вопрос так и остался бы не озвученным, но сейчас совесть предательским червячком ела девушку. Не разводить же на деньги в такой ситуации. Теперь понятно, почему он такой странный. Невесту хоронил…
— В любую.
Сейчас Виктору Пчёлкину, в самом деле, было абсолютно наплевать на деньги. Он бы с готовностью купил всё самое лучшее и дорогое, но не мог. Правила предписывали хоронить в определённых моделях. Он опоздал, и теперь мог купить лишь то, что разрешалось надевать на покойных. На покойных незамужних девушек. Он сам виноват. Он не успел.
Девушка кивнула и указала рукой на ряды вешалок.
— Вам нужно будет закрытое и с рукавами, другие нельзя…
Пчёлкин отрешённо взглянул на белые наряды. Рука потянулась к одному из платьев, и он осторожно коснулся пальцами нежного кружева. Внутри всё сжалось от горечи и пустоты. И ему пришлось на несколько мгновений закрыть глаза и качнуть головой, сдерживая слёзы.
— Извините.
— Ничего страшного, — Екатерина осторожно подхватила вешалку с тем самым платьем, к которому потянулся Виктор, и подложила под него руку, демонстрируя наряд целиком. Платье оказалось очень красивым. Скромным и простым.
Пчёлкин нахмурился, пытаясь собрать мысли в кучу и заставить самого себя думать. Он не имел права окончательно отрешаться от всего, потому что ни на кого, кроме него и добровольно вызвавшихся помогать друзей, надежды не было. Может быть, потом, когда всё пройдёт, он и выпадет из жизни…
Но сейчас надо было собрать последние силы в кулак.
***
— Вить, тут вещи отдали из больницы наконец-то.
— Какие вещи?
Тамара шмыгнула носом, несмотря на то, что Валера отчаянно просил её держаться. Напоминание о том, что «Ему сейчас в разы тяжелее», несильно помогало молодой женщине справляться с тяжким чувством скорби по давней знакомой. Валера протянул непрозрачный пакет другу.