— Да перестань, Витюш. Ты ведь мне, как сын. Всё будет хорошо.
***
— Почему же он не звонит, а?
Мужчина устало взглянул на жену и покачал головой. То, что она не понимала очевидного, его откровенным образом удивляло. Ведь, если Белов проиграл, то звонить и рассказывать о своём поражении не имело никакого смысла — всё равно утром все обо всём узнали бы. А, если победил, то сейчас ни одного трезвого человека в его окружении уже не было.
— Успокойся, Алл. Всё у них нормально. Уверен, что сейчас они просто празднуют, и им не до звонков всем подряд.
— Но он мне обещал, — Алла Дмитриевна укуталась в тёплый платок и отложила книгу.
Постепенно приближалось утро, и итоги голосования, по подсчётам женщины, уже должны были бы быть известны. Честно говоря, Черкасовы практически не сомневались в уверенном лидерстве Белова, но, если Андрей Степанович был совершенно спокоен, сваливая отсутствие новостей на грандиозную попойку в честь новоиспечённого депутата, то на душе Аллы Дмитриевны скреблось стадо кошек.
— Может, мне самой ему позвонить?
— Угу, давай, — мужчина зевнул и потёр глаза, — а заодно можешь прямо к ним в офис поехать. Метро как раз через пару часов откроется.
Алла Дмитриевна лишь нервно отмахнулась от мужа и зябко поёжилась. Предчувствие не давало ей покоя, несмотря на отчаянные попытки женщины отогнать его, куда подальше. Спокойствие мужа не то, что бы раздражало Черкасову, нет — оно её поражало.
— Вале позвоню, точно. Уж ей-то он должен был сообщить…
— Так, мать, хватит, — Андрей Степанович вдруг посерьёзнел. — Я сейчас телефон пойду отключу и на антресоль его уберу.
— Не вздумай!
— Тогда ты прекрати нести ерунду. Валя спит наверняка, имей совесть.
Женщина откинулась на спинку дивана и поджала губы. Ожидание нервировало её. Стоило было, наверное, уйти спать, но на фоне беспокойства Черкасова была абсолютно бодра.
Внезапная трель телефонного звонка заставила Аллу Дмитриевну вскрикнуть от неожиданности и подорваться на диване, вызвав тем самым укоризненный смешок мужа. Лишь цыкнув на мужчину, Черкасова поднялась и поспешила в коридор, оставив Андрея Степановича наедине с уже вчерашней «Комсомолкой». Проследив за женой взглядом, мужчина покачал головой и, встряхнув газетой, углубился в чтение. Впрочем, естественный интерес не давал ему сосредоточиться на печатных колонках, да и из коридора почему-то не доносилось ни звука. Не речь же ей там зачитывали, в самом деле, должна же она хоть как-то на новости отреагировать? Вздохнув и сочувственно взглянув на газету, Черкасов отложил её на подлокотник и нехотя поднялся с дивана.
Жену он нашёл, как и полагал, в коридоре. С телефонной трубкой в руке. Только вот рука эта была опущена, и в абсолютной тишине мужчина услышал тихие короткие гудки — очевидно, звонивший уже отсоединился. Андрей Степанович сложил руки на груди и кашлянул, но женщина словно даже и не услышала попытки привлечь её внимание — так и стояла, уставившись в стену и словно окаменев. Черкасов напрягся.
— Алл, что такое-то? Неужто проиграли? Быть этого не может…
Алла Дмитриевна медленно повернулась к мужу, и тот напрягся ещё больше — больно уж вид у жены был отрешённый.
— Их убили два часа назад, — она проговорила это медленно, голосом, совершенно лишённым каких-либо эмоций. — Витю с Космосом.
— Что? — на какой-то момент Андрею Степановичу показалось, что слух вдруг подвёл его, и жена на самом деле сказала ему что-то совсем иное. Но то, как беспомощно она заплакала в следующий миг, молнией пронзило его. Она сказала ровно то, что он услышал. Ему не послышалось. Мужчина закрыл глаза ладонью и зажмурился. Всё внутри словно налилось свинцом, и дышать стало очень сложно. Так уже было. Восемь лет назад.
— Господи, ну за что нам всё это?! — Алла Дмитриевна взвыла, устремив полные слёз глаза куда-то в потолок, и медленно сползла по стене вниз. Она любила Виктора, как сына, и не врала ему, говоря об этом. И сейчас сердце словно вырвали, оставив вместо него пустоту и адскую боль.
Так ведь не бывает…
Это не могло быть правдой.
***
…Солнце светило ярко и тепло, словно пытаясь согреть их, собравшихся у ворот кладбища и старавшихся держаться хоть каким-то группами. Молодые и старые, мужчины и женщины, знакомые и незнакомые — все они сегодня словно были одним целым. Их объединяло одно — непреодолимая и разрывавшая на части боль. Боль потери близких сердцу людей.
Четыре катафалка. Четыре гроба. И огромное количество людей, для каждого из которых погибшие были дороги и любимы.
А солнечные лучи светили ярко и тепло. Им была чужда скорбь.
Тогда тоже было солнечно. Тогда, восемь лет назад.
Молча стояла Алла Дмитриевна, прижав носовой платок к губам и глядя на алую ленту, закреплённую на крышке гроба.
«Витеньке. От мамы и папы».
Буквы сливались перед глазами, и женщина то и дело закрывала их, позволяя слезам скатываться по щекам. Тогда становилось немного легче.
Что ждало их теперь? Одинокая старость, доживание своего века в одиночестве. И дети, которые остались лишь на фотографиях.
— Что же теперь делать-то, а? — Алла Дмитриевна оторвала взгляд от алой ленты и повернула голову вправо — это Валентина Степановна, едва сдерживая слёзы, обращалась к своему мужу. — Я ведь даже носочки ему связала, а он их ни разу и не надел…
— Ну, что ты, мать? — Павел Викторович обнял жену, и голос его дрогнул. — Что ты… Бог дал, Бог взял.
Бог взял.
Лучше бы он забрал всех их. Они уже успели пожить. И их дети рано или поздно смогли бы смириться с потерей. Они смириться не смогут никогда.
Родители не должны хоронить своих детей.
Никогда.
Алла Дмитриевна коснулась ладонью лакированного дерева и посмотрела на Распятие. Он долго сомневался, стоило ли креститься, и даже спрашивал у них совета. Думал, что так жить будет легче. Ошибался.
— Ну, вот и дождалась тебя Лизонька, — слеза упала на ленту с позолоченными буквами, и Алла Дмитриевна прижала ладонь ко рту, чтобы сдержать стон.
Совсем скоро они встретятся, она была в этом уверена.
Души-то, они ведь не умирают…
Внезапно женщина улыбнулась и взглянула в чистое голубое небо. Быть может, раз они не смогли быть счастливы здесь, то где-то там, далеко, всё будет совсем иначе?
Ведь она ждала его долгие восемь лет.
Ведь он так её любил…
Даже после смерти.
— Господа… Господа! — тихие и редкие переговоры прервал взволнованный и громкий голос. Это малознакомый присутствовавшим мужчина стоял возле одного из автомобилей и призывал толпу обратить на него внимание. И тем, что он произнёс мгновение спустя, была подведена окончательная черта. Это был конец. Теперь уже точный. — Т-только что сообщили… на въезде в Москву убит Александр Белов.
========== Драббл, G. Космос, Пчёла, 1988-ой год. ==========
Он не вошел — ввалился в квартиру. Ногой захлопнул и без того хлипкую дверь и швырнул спортивную куртку куда-то в угол коридора, даже не потрудившись посмотреть, куда именно она упала.
Некогда звонкий и родной голос звенел в ушах, сводя его с ума.
— Да ты хоть понимаешь, как сильно я тебя ненавижу?
На что он надеялся, когда брал билет до Горького? Что она простит его, примет с распростертыми объятиями и уедет обратно в Москву? Только сейчас он понял, как сильно опоздал.
Яростная ухмылка исказила его лицо. Он злился на самого себя, и перед этой злобой был совершенно бессилен. Теперь-то он понял цену необдуманным поступкам, только вот дошло все это слишком поздно. И объяснения его никому теперь не нужны.
Алла Дмитриевна не сразу дала ему адрес своей двоюродной сестры, к которой и уехала после выписки Лизавета. Несколько раз ему приходилось вылавливать ее на улице, прежде чем она сдалась, видимо, поверив искреннему желанию парня объясниться. Только вот ничего у него не вышло.
Шаркая ногами, он зашел в комнату и случайно поймал взглядом собственное отражение в зеркале, висевшем на стене. Он не спал несколько ночей, и это было видно невооруженным глазом. Подойдя ближе, молодой человек внимательнее рассмотрел самого себя взглядом, который, казалось, не выражал совершенно никаких эмоций. Одно лишь бросилось ему в глаза и вызвало приступ внезапной агрессии.