– Оторвала! Оторвала! – с непонятной радостью закричал Паша, поднимаясь. – Правда, значит!
– Чего оторвала? – Я даже оцепенел, подумав, что ящерка что-то у него отхватила.
– А вот гляди! – Паша разжал руку – на ладони у него извивался длинный хвост ящерицы. – Сама отрывает, чтобы убежать!
– Это ты отдавил, – не поверил я другу.
– Да нет же! Я сам раньше не верил, а теперь убедился.
– Она же без хвоста пропадет!
– Не-е, – Паша покачал головой, – у нее новый вырастет.
– Не обманывай! – Я верил и не верил другу.
– А пойдем у твоего деда спросим. – И мы припустили наперегонки к телеге.
Но ни лошади, ни телеги на опушке знакомого лесочка уже не было. Один дед стоял у толстенной березы и поджидал нас.
Вперебой, мы заговорили о ящерице.
– Это правда, внук. Она таким образом от неопытных врагов спасается: пока те возятся с оторванным хвостом – ящерка и убегает куда-нибудь в норку.
– И новый хвост у нее отрастает?!
– А как же…
Пораженный необычной возможностью маленького животного, я замолчал.
– Ну вот что, звероловы, грибы собирать будите?
– А где Кольша? – Паша оглядывался.
– Так хворост повез. Мы все равно на возке все не угнездимся. А пока он доедет, да разгрузит валежник – мы грибов на жарку соберем…
Паша тут же юркнул за кусты и почти сразу закричал:
– Вот обабок!
Миг – и я был возле него. Взгляд невольно скользнул к замшелому пеньку – там торчала еще одна такая же светло коричневая шляпка.
– И у меня гриб! – Едва не завалившись через колодину, я почти уткнулся носом в прохладную, пахнувшую особым ароматом шляпку крепенького гриба.
– Давай сюда! – позвал с опушки дед…
Завечерело. Затрещали кузнечики, залетали над травой стрекозы, оживились птички. С полной корзиной грибов мы вышли на травянистую дорогу, уставшие, проголодавшиеся, но довольные.
Проснулся я от солнца. Оно заглядывало в комнату поверх занавесок, тревожило. Даже зажмурившись, я ощущал сквозь пылающие краснотой веки его жгучую силу. В избе было тихо и душно. Опять я проспал то доброе время, когда по улице гонят коровье стадо, когда топится печь и пахнет чем-нибудь вкусным, когда в тени еще ощущается дыхание влажной и знобкой ночи, а уже слышны запахи полей и лесов, когда на пределе птичий гвалт, прозрачен воздух, играет солнце, на душе чисто и легко и хочется объять необъятное…
Дед устроился в дровнике, под навесом, где прохладнее: покатая крыша давала тень, а высокие поленницы хранили ночную влагу и не пропускали горячий ветер. Он достал с полки деревянный ящик и стал выкладывать из него инструменты, почти все мне незнакомые.
– Что будешь делать? – заинтересовался я, присаживаясь на чурбак.
Дед глянул ласково. Глаза у него с голубизной, и хотя брови низко нависли над ними, все равно видно, что они добрые.
– Небось заметил, что ворота плохо открываются?
До ворот я еще не добрался, но кивнул, зная, что дед не обманет.
– А как их делают?
– Всякий инструмент есть: топор вот, молоток, стамеска, бурав…
Я разглядывал названные инструменты, осторожно трогая их гладкие рукоятки.
– А можно попробовать?
Дед щурился в доброй усмешке – мое любопытство ему нравилось.
– Надо же вначале узнать, как ими пользоваться, а потом пробовать. А так – загубишь инструмент или поранишься.
– Так ты покажи!
– Гляди. Я сейчас буду заготовлять бруски для ворот, а ты наблюдай. Топор я тебе, конечно, не дам – рано тебе еще с ним заниматься, а вот молоток и долото – осваивай. Дело нелегкое, но, если постараешься, – что-то выйдет. Не сразу – со временем. – Дед взял стамеску и показал, как надо долбить дерево. Слоистые пластинки древесины так и сыпались с чурбака, а квадратное отверстие в нем быстро углублялось.
– Понял, понял. – Я протянул руку к молотку.
– А молоток возьми поменьше, вот этот. – Он достал из ящика другой молоток. – Да пальцы не пришиби.
Долото легко вошло в мягкую древесину, а я все бил по нему и бил.
– Куда загоняешь?! – огорчился дед. – Чай не гвоздь это. Помаленьку бери. – Он снова показал, как надо работать, и дело наладилось: первая щепочка откололась, вторая – и пошло-поехало, и хотя я несколько раз вскользь попадал молотком по пальцам, инструмента не бросил. Больно было, но желание проделать в чурбачке дырку пересиливало эту боль.
– Вот так, так, – послышались дедовы слова, – продолбишь так-то десятка три дырок и настоящее дело можно попробовать. – Жесткой ладонью он слегка коснулся моих волос, осматривая не круглое и не квадратное, а непонятно какое отверстие. От этой похвалы и ласкового прикосновения сердце замлело.