— Класс. Русалочку захотелось?
— Не совсем. Он считал, что раз ты жрец, вода оберегает тебя. Думал, что если произвести пересадку можно будет спасти этот вид. Сейчас он на грани вымирания. Дело в том, что ему удалось однажды сделать эту рыбку зрячей, благодаря человеческому гену. Она живет на огромной глубине и почти слепа, что осложняет охоту в и так почти необитаемой среде. Он сделал прорыв, как тогда думал. Но она прожила недолго.
— Разве это возможно?
— Да. Не знаю, как ему это удалось, но да. Однако на заседании, в одной из конференций, где он впервые представил свой доклад, никто его не оценил. Более того — он опозорился на мировом уровне и ушел с всероссийского общества ученых.
— Неудивительно. Потому что это невозможно.
— Все не просто. Но не буду забивать тебе голову и продолжу. Он не бросил исследование, даже после такого провала. Теперь перейдем к тебе. Когда началась пересадка, произошла вирусная трансдукция. В твоем организме было что-то смахивающее на вирус, но оно никак не влияло на тебя. Так вот, когда он переходил из одной клетки в другую, прихватил с собой куски бактериального генома. И пошло заражение. Но. Ты не поверишь. Тот образец, наглотавшийся в воде ядохимикатами, стал жить как ни в чем не бывало. Пескарка стала здоровой, понимаешь?
— Не совсем.
— Ты забрала то, что вело ее к смерти. Это невероятно!
— Не знала о такой способности. Было бы здорово так спасать животных, — в моем голосе совершенно не было энтузиазма.
— Да. Но какой ценой тебе стоило это, так называемое, лечение. Все побочные эффекты появились именно из-за столкновения вируса и той чужеродной бактерии. Но твой организм справился. И ему хватило всего 8 часов на то, чтобы восстановиться.
— Очень занимательно, но что теперь? Я ведь не смогу вне лаборатории делать подобное?
— Нет, да и зачем?! Слишком рискованно! Теперь ты просто будешь знать про эту особенность, не более.
— А чешуя?
— Надеялся, что не спросишь. С ней как раз таки ничего не ясно. Отторжения не произошло скорее всего потому, что в момент пересадки все твои силы были направлены на уничтожение чужого генома, и их явно не хватало, чтобы справиться со всем сразу. Та бактерия как то проникла в кровь и приняла чешую, хоть это было и невозможно.
— Здорово. Ты вообще собираешься останавливаться или не понимаешь, что для меня уже слишком много информации?
Я отвернулась, почувствовав мокроту глаз.
— Всё слишком сложно. Черт, мне никогда не было так страшно.
— Мы провели анализ. Больше в организме нет ничего чужеродного. Твой «вирус» идеально провел зачистку.
— Почему ты называешь это вирусом?
— Это очень условно. Твой дар. Твоя суперспособность. Так лучше?
— Нет. Звучит еще запутаннее.
— Ну вот поэтому. Только не скажи такого никому, меня уволят из-за незнания биотехнологии, хорошо?
Мы дошли до алой двери, тянущейся до потолка, и развернулись обратно.
— Это хранилище?
— Да.
— Хочешь еще послушать?
— Нет.
— Хорошо.
— Что ты имел в виду, когда сказал, что тут остались люди Михаила Львовича?
— Видишь ли, лабораторию должны были закрыть. А этого не сделали. Явно, чтобы кто-то продолжал его работу. Ну и еще из-за того, что большинство пациентов не вынесут перевозку.
— Так кого мне бояться?
— Разве что сотрудников нашумевшего крыла С. Опять же, у нас нет доказательств. Они не посещают совещания и всячески избегают общения, наталкивает на размышления, да? В нашем крыле (Б) работают ученые различных направлений, но они не любят науку настолько, чтобы причинять вред людям.
— Были ли люди, которым удавалось уйти отсюда, не считая работников?
— Рит, да конечно! Это здание ни для кого не было тюрьмой. Мы даже обменивались электронными почтами с клиентами и общались с ними, консультировали, если их вдруг что-то беспокоило. Они были готовы бесконечно сдавать анализы, что выяснить о себе больше, а мы писали подробные отчеты в высшие инстанции, подтверждая, что эти люди не представляют никакой угрозы для человечества. Это наш совместный труд. Узнавая о необычных людях больше, у нас даже стали появляться специалисты в некоторых областях. Психолог наш, Арина Алексеевна, например, стала специалистом в телекинеи. И мы никогда не оставляли людей дольше суток, только если они сами не хотели в чем-либо разобраться или чувствовали себя очень плохо, настолько, что готовы были к любому лечению, ибо обычные лекарства им не помогали.
— Телекинея. От слова «телекинез»?
— Верно. У нас всегда все проходило гладко и безболезненно. Специалисты всегда вовремя останавливались. И всегда удавалось лечение, всегда.
Я опустила голову и отвела взгляд.
— Мне жаль, что тебе приходиться так мучиться.
— Угу. И что, до сих пор переписываетесь с клиентами?
— Да. Правда, поддерживаем отношения только с теми, кто посещал нас в позапрошлом году.
— А что так? Все перешли на социальные сети?
— Ученые всегда будут поддерживать традицию писать письма, во всяком случае, я очень на это надеюсь. А те, кто хочет связаться с нами, знают, что это сделать можно будет только эти способом.
— Все равно не понимаю. Вам кто-то же должен был писать.
— Как ни странно, последние 2 года мы не получили ни одного письма. Всё меняется в жизни, коллеги связывали это с отсутствием времени или желания людей писать, а не отправлять свой текст в виде голосовых сообщений. Было много клиентов, но ни один, после моих просьб, не захотел продолжить общение по переписке.
Тут он замолчал и прибавил шаг, быстро меняя задумчивое лицо на удивленное.
— Как же я раньше не понял! — сказал он, хватая меня за руку и потянув к выходу.
— В чем дело?
Я едва поспевала за ним.
— А ведь точно! ЕМУ не стукнула в голову эта идея неделю назад, это длится уже 2 года! Пациенты последних лет…
— В крыле С, — закончила я, ужаснувшись от собственной догадки. — Они говорили вам выписывать этих бедных людей, а сами забирали их в свой корпус.
— Скорее, перехватывали где-то за пределами лаборатории. Когда они уже направлялись домой, оповестив об этом родных и близких.
— Зверство. Куда мы так спешим?!
— К Олегу.
Мы застали его в своем кабинете, склонившегося за микроскопом. И именно тогда, когда мы ввалились, державшись за руки, он подносил каплю какого-то вещества к предметному стеклу.
— Нужно поговорить! Где Ирина? Ах, вот ты где, привет. Отведи пожалуйста нашу пациентку в новую палату. 219. Там уже должно быть всё подготовлено.
— Это несправедливо! — начала я, когда девушка, приобняв меня за плечи, стала выводить в коридор.
— Обещаю, скоро приду, ничего не бойся.
Парень мило улыбнулся и повернулся к недоумевающему Олегу.
— Как вы себя чувствуете? — спросила Ирина, поправляя свои белые длинные волосы.
— Отлично, — пробубнила я, сдерживая тошноту от этого повседневного вопроса.
Она привела меня в одноместную палату. Здесь других, видимо, и не существует. С обеих сторон кровати стояли две тумбочки, на которых располагались уже знакомые мне аппараты для мониторинга здоровья и графин с водой. Шкаф. Разноцветные пижамы, которые я так и не одела больше после появления в своем гардеробе одежды Дмитрия. На противоположной панелевой стене с серебреными вставками висел телевизор, под ним на стеклянной полке лежали пульты для управления. Под ногами лежал идеально выдраенный каучук. Всё как и в первой палате, кроме одной важной детали. Здесь вместо муляжа было настоящее окно!
Едва осознав это, я подлетела к пластиковому спасению и открыла форточку. Запах морской воды тут же заполнил мои легкие, и я стала дышать полной грудью. Уже виднелся закат. Берег надел на себя розовый песок, а как всегда шумевшее море обрело бордовый цвет. Холмы, что закрывали этот участок суши от лишних глаз, по-прежнему были наполнены зеленью и пока отказывались принимать облик ночи.