Наутро я проснулся, охваченный безотчетной тревогой. Николая рядом не было, он исчез по обыкновению затемно. В голове еще не развеялись обрывки сумбурного сна — бегущие люди, кипенье пламени над черными крышами, выстрелы.
Первое, что предстояло мне сделать, — это пробраться огородами в закопченную бесхозную баньку и проверить, целы ли запрятанные под прогнившими половицами трофеи. (Про себя я солидно именовал гранаты «боеприпасами). Потом необходимо было найти Валерку и обсудить с ним вопрос почти государственного значения: как, под каким предлогом выманить у поселковых ребят оружие и всяческое военное имущество, которое очень могло бы пригодиться Николаю и его друзьям. Конечно, скажи мы только пацанам, для чего собираем воинский скарб, каждый отдал бы нам с руками свое богатство. Но у кого же повернется язык выболтать военную тайну? Да, тут надо было думать и думать.
Поглощенный этими заботами я лишь в последнюю минуту заметил, что кол, которым так надежно была приперта дверь бани, валялся в стороне. Значит, кто-то побывал внутри. У меня захолонуло сердце: уж не фрицы ли шарили с полицаями? Может, нашли оружие и теперь подкарауливают из-за угла, не явится ли хозяин. Я уже прикидывал, не повернуть ли обратно, и что бы такое наврать правдоподобное, если схватят.
Слышу: внутри баньки кто-то возится. Дверь неплотно прикрыта, а через щель голос:
— Ешь, Расплатушка, ешь! Вон ведь ты худущая какая! Не стесняйся. Мало будет, я еще принесу.
Голос настолько знаком, что я уж совсем безбоязненно распахнул дверь. Валерка от неожиданности шарахнулся в сторону, спиною к стене прижался. А стены в баньке аж лоснятся от жирной сажи. Посреди пола, смотрю, вчерашняя овчарка сидит. На меня уставилась, глазищи умные, чуть светятся в полутьме. И ни тени страха в них — только настороженность. Несомненно, почуяла меня собака еще до того, как в дверь ворвался.
— Проходи, не бойся! — опомнился наконец Валерка. — Она не тронет.
— Пусть только попробует тронуть! — проворчал я, протискиваясь все же сторонкой. — Где ты ее изловил?
— Не ловил вовсе. Просто увидел, куда она метнулась от немца. В нее фриц один стрелял утром. Не попал только. А она махнула через плетень и огородами — сюда. Под стеной затаилась в бурьяне. Вот я и заманил ее вовнутрь.
Глаза мои уже освоились в полутемной баньке. Гляжу, в ногах у собаки — порядочный кус мяса.
— А это откуда? — спрашиваю.
Валерка придвинулся поближе к свету, отряхнул сажу с рукава телогрейки.
— В Ореховом овраге немцы лошадь недавно пристрелили. Захромала которая. Ну, вот оттуда и принес. Для Расплаты на всю зиму бы хватило. Сейчас уже холодно, не испортится.
— Это собаку так назвал — «Расплата»?
Валерка чуточку смутился.
— Ну, назвал. Ее все равно бы немцы застрелили. Они всех собак в округе перебили. Может, эта одна не даром погибнет, отомстит фрицам. Оттого и Расплата. С ней только позаниматься немного, и такой она фрицам салют может устроить!
— Ну, ладно. А почему от меня тайком? Вместе нашли ее вчера, вместе и дрессировать будем.
— А я разве против? — пожал Валерка плечами. — А насчет утайки, неизвестно еще, кто от кого больше таится: ты от меня или я от тебя.
— Это ты о чем?
— Да хотя бы о брате твоем — Николае. Так уж, думаешь, не догадываюсь, где он и чем занимается. Один, что ль, он такой?
Тут уж я напустился на приятеля.
— Гадать можешь, сколько угодно. Хоть на картах, хоть на кофейной гуще. Только язык держи на привязи. Понятно?
— Будто без тебя не знаю! — обидчиво нахмурился Валерка. — Маленький, что ли?
Больше часа просидели мы тогда в полутемной баньке, обсуждая свои не по-детски сложные дела. Условились, у кого из мальчишек и под каким предлогом можно выманить оружие и патроны. Спрятать все до прихода Николая решили в той же баньке, где будет жить Расплата: все-таки — охрана, не каждый сунется.
— А натаскивать овчарку будем не на танки или машины — на поезда, — сказал я. — Такое есть распоряжение.
Собака давно перестала есть и внимательно прислушивалась к нашему разговору. Она настораживала уши и поворачивала красивую породистую голову в сторону говорившего. И глаза ее при этом были так выразительны, будто она понимала, что речь идет о ней и покорялась уготованной для нее участи. Во всяком случае, мы чувствовали себя с Валеркой неловко. Что ни говорите, обрекать на гибель живое, может быть, даже мыслящее существо не так-то просто, во имя каких бы высоких целей это ни свершалось.