Невзрачный, с крыльями цвета жухлой листвы Бражник тоже не удержался от похвальбы.
— А мне ни стрелять, ни пахнуть не надо. От меня и так все шарахаются. Гляньте-ка!
Бражник вскинул верхние крылышки, и на Поденку грозно уста вились большущие черные глаза. Не сразу догадаешься, что глаза эти — просто яркие пятна на нижних крыльях бабочки Бражника глазчатого.
Испуганная Поденка невольно отпрянула в воздух и… чуть было не попала на обед острокрылому Стрижу. Она стала метаться, вилять и кружиться в воздухе столь проворно и ловко, что Стрижу вскоре надоело гоняться за ней, и он улетел искать более легкую добычу. Значит, природа позаботилась и о Поденке: не легко поймать такого воздушного акробата.
Солнце между тем подбиралось уже к середине неба, а от горизонта тянулись вослед ему многоярусные лиловые башни облаков. Самая высокая из них догнала солнце, и оно, стрельнув лучами в бойницы облачной башни, угасло. Тучи над озером отяжелели, хмурая синева копилась под ними на земле. И напрасно мельтешились в темном небе белокрылые чайки, напрасно выкрикивали на лету жалобные заклинания — разогнать крыльями тучи им так и не удалось.
Все неузнаваемо преображалось с каждой минутой, и Поденке стало обидно за Жука-Навозника, который не увидит в своем подземелье грядущего представления.
— Выкапывайся живей наружу! — закричала она, подлетая к тому месту, где зарылся со своим шариком Жук. — Сейчас здесь начнется что-то ужасно интересное и важное.
— Самое интересное и важное уже началось, — глухо прожужжал Жук из-под земли.
— Что же именно?
— А то, что я ем! — последовал горделивый ответ.
Впрочем, Поденке было уже не до Жука. По иссиня-черной туче стеганула ветвистая молния, и вся земля задрожала от оглушающего громового рыка.
— Страшно-то как! — пролепетала Поденка, прячась под широким щитом лопуха.
— Ничего страшного! — невозмутимо отозвалась Улитка, которую поначалу трудно было заметить в зеленом сумраке. — Обыкновенная гроза. После нее сырости больше, зелень сочнее. Хорошо!
И неторопливая Улитка опять принялась соскабливать жестким, как скребок, языком мясистую сердцевину лопуха.
Через минуту все пространство от неба до земли пронизали искристые стрелы дождя. По лопуху дробно забарабанили капли. Все спешили укрыться от грозы, только Лягушки в озере восторженно и громко приветствовали теплый летний ливень.
А потом снова выглянуло солнце, и расцвела над озером широкая дуга-радуга. И вновь все ожило: заулыбались посвежевшие цветы, бережно храня в пазушках листьев прозрачные капли, повылезали из укрытий и заспешили по своим делам жучки и паучки.
И наша Поденка еще долго-долго порхала над лугом и озером, заводила новые знакомства и не переставала удивляться открытиям, которые ждали ее повсюду. До вечера она успела повстречать другую Поденку и отложить у воды яички, чтобы не иссяк древний род Поденок.
Видела она, как уходило на покой солнце, даря земле на прощанье роскошную — в полнеба — зарю. Видела, как, сжимаясь, прячутся в воду лилии, как рождаются в небе первые звезды, и открывают глаза белые ночные цветы.
Усталая, с потрепанными крылышками Поденка засыпала под песню ночного соловья и думала о том, что прожила она очень долгую и замечательно интересную жизнь. Во всяком случае, она ничуть не завидовала Жуку-Навознику, который в этот прохладный ночной час завершал в подземелье свой непомерно затянувшийся завтрак.
БАБАЙ
Когда над диваном включают синюю лампочку, вместе с ее безжизненным светом в комнату вползает страшная сказка. Расступаются стены, тает во мгле потолок, и ожившая пальма начинает чуть-чуть шевелить черными рассеченными листьями.
Ничего удивительного: лампочка волшебная. Своим таинственным светом она может даже изгонять прыщики с маминого лица.
Но сегодня мама не лежит под лампочкой. У папы, на беду, оказалось два билета, и родители ушли в театр. А посидеть с Димушком упросили бабушку, благо живет она неподалеку — на соседней улице.
Теперь малышу забот на целый вечер — следить, чтобы сонуля-бабушка не уснула первой. Такое уже случалось… Вот и сейчас что-то уж больно подозрительно поникла старушка на своем стуле. Голова ее толчками спадает все ниже на грудь, глаза утонули в чернильной тени, и не поймешь — смотрят они или уже закрылись.
Димушку становится жутко в синем одиночестве.