- Наверняка, - сказал Эрик. - Может быть, особые соображения были у ваших молодцов с завода "Гаскон". Вы знаете, как я относился к этому делу. Не вижу никаких причин, почему они не могли тогда же посоветоваться со мной. Совершенно этого не понимаю. Чего им бояться? Ведь вся эта штука ломаного гроша не стоит.
Тернбал густо покраснел; пыхтя и чертыхаясь, он нагнулся над корзиной для бумаг, достал разорванную страничку и стал прилаживать ее на место.
- Видите ли, ребята с завода тут ни при чем. Это я не хотел отрывать вас от работы над новым резцом. В конце концов, сверлильный станок не так уж...
- Каковы бы ни были причины, - резко перебил его Эрик, - я составлю вам список. Когда он вам нужен? - Он направился к двери.
Тернбал прекратил возню с бумагами. Лицо его изменилось, он вдруг схватил рукопись и, яростно разорвав ее пополам, сказал грубым, угрожающим тоном, какого Эрик никогда еще от него не слыхал:
- Ну-ка сядьте, Горин. Я вижу, вы еще многого не можете взять в толк.
Эрик оцепенел от этого резкого, властного окрика. На него вдруг напал страх - он испугался за свою работу, за место, за все планы на будущее, которыми он жил. Он никогда не думал, что может испытывать такой страх, и в этом отвратительном ощущении было что-то невероятно унизительное. Тернбал положил на стол сжатые кулаки и пригнулся вперед, вытянув жирную шею. Мелкие черты его лица заострились и казались совершенно посторонними на этой красной мясистой физиономии.
- Вы работаете на меня, - грубо сказал он. - Я вам плачу, и за мои деньги извольте проявлять ко мне должное уважение! Видно, вы думаете, что попали в благотворительное заведение для бездельников и хозяин ваш слюнтяй, которому некуда девать деньги, и он готов лизать пятки всяким университетским недоучкам, воображающим себя олимпийскими богами! Нет уж, извините, вы тут не на Олимпе, и вам здесь платят за труд. И когда вы разговариваете с хозяином, вы должны снимать шляпу, черт вас возьми! Будто я не знаю, что ничего не говорил вам про сверлильный станок! Да, я нарочно вам ничего не сказал, потому что так я решил. А решил я так потому, что не желаю, чтобы вы лезли не в свое дело. Вам платят за исследования и изобретения - так извольте же исследовать и изобретать и не соваться, куда не следует! Когда вы поступили сюда на работу, я решил вас немножко потешить и дал вам волю. Я вас порядком распустил. А теперь я передумал. Я передумал просто потому, что мне так хочется. Только я тут имею право решать и перерешать, как мне угодно, и как я решу, так и будет, и все до последнего человека будут делать то, что я скажу. Ясно вам?
- Вполне, - сказал Эрик. Он никогда еще не испытывал такого страха и вместе с тем такой злости. Вся его легкая одежда взмокла от пота. Совершенно ясно!
- Ну, и слава богу. Вот мы и поняли друг друга. - Тернбал откинулся на спинку кресла, раздраженно вытирая лицо и затылок носовым платком, но тон его заметно смягчился. - Теперь поговорим о более приятных вещах. Согласен, вы вправе знать, как обстоит дело с этим паршивым станком. Когда война перекинулась во Францию, мы сняли его с полки, а с тех пор как немцы бомбят Лондон, мы пустили его в ход. Оказывается, не обязательно ждать десять лет, он уже и сейчас может пригодиться. И вот, мне думается, теперь самое время немножко повысить вам жалованье. Что вы скажете, если мы накинем вам сотен шесть?
- Шестьсот долларов? - спросил Эрик. Сердце его глухо стучало, но мысль работала четко и ясно. Он рассчитывал получить за станок не менее двух тысяч долларов да еще долларов пятьсот с дохода. Это по самому скромному подсчету. - Шестьсот долларов в год? - сухо повторил он.
- Конечно, в год, - ответил Тернбал, и краска снова стала медленно разливаться по его лицу.
Эрик пожал плечами.
- Не лучше ли подождать, пока будет готов мой резец, и обсудить тогда все сразу? - Превозмогая бешеное сердцебиение, Эрик в упор смотрел на Тернбала, зная, что делает сейчас последнюю ставку. - Тогда бы мы поговорили и об основных мероприятиях.
Тернбал снова посуровел и крепко сжал бледные губы.
- Сначала надо иметь в руках патент.
- О, нет, - любезно ответил Эрик. - Давайте сделаем это до того, как подадим заявку на патент.
Тернбал поднялся, угрожающе нагнулся над столом и вдруг, неожиданно для себя, расхохотался.
- Ах, вы нахальный щенок!.. Ей-богу, будь я проклят!.. - тон его был почти ласков. - Только это надо проделать очень ловко.
Эрик кивнул.
- Мы с вами одинаково смотрим на дело, - сказал он. - И мы с вами понимаем, в чем суть... хозяин!
6
Эрик вышел от Тернбала с окаменевшим лицом. На губах его застыла слабая улыбка, но сердце все еще колотилось от пережитого страха. Пусть теперь кто-нибудь только попробует оспаривать правильность его позиции! Разве можно иначе разговаривать с таким сукиным сыном, как Тернбал? Он поступил с Тернбалом нечестно? Вздор! А разве Тернбал поступает с ним честно? "Мои деньги", - сказал Тернбал. "Ну что ж, - думал Эрик, - твои деньги - мой станок; мы заключим сделку".
Эрик знал, что ведет очень рискованную игру, и ему захотелось убедиться в ценности работы, проделанной им с тех пор, как Фабермахер зимой проверял его расчеты. Ему понадобилось восемь часов, чтобы собрать и привести в порядок все свои заметки и вычисления - он решил показать их Мэри. Эрик вручил ей рукопись, и она обещала прочесть ее на следующее утро. Но прошло два дня, а Мэри еще не принималась за нее.
- Все некогда, - сказала она, одеваясь, чтобы идти с ним обедать.
- Ты же знаешь, как для меня это важно. - Он стоял в дверях спальни, наблюдая за ней.
- У меня накопилось так много работы. Ведь я через неделю уезжаю. Что тебе стоило попросить меня об этом раньше.
- Тогда у нас не было на это времени. Мы были заняты другим.
- Не говори об этом с такой горечью.
- Никакой горечи у меня нет. Мы просто опоздали на несколько лет, вот и все.
- Ну вот, разве это не горечь?
- Не знаю, что это такое, - сказал он и вышел в другую комнату.
Взяв приготовленную для нее рукопись, он крикнул ей в спальню:
- Значит, ты очевидно, так и не успеешь просмотреть мою работу?
- Оставь ее, может, я и займусь ею, если выберу время.
Конечно, она ею не займется, это чувствовалось по ее тону.
- Мы можем вернуться сюда после обеда, - сказал он.
Она молчала, а он упрямо ждал ее ответа. Перед тем они условились пойти в какой-нибудь ресторан, где есть установка для искусственного охлаждения воздуха, а потом в кино - в любое кино, лишь бы там было прохладно. Несколько недель тому назад они высмеяли бы подобное времяпрепровождение, сегодня же, сговариваясь по телефону, они решили, что дома слишком жарко. Она молчала, потому что все это начинало ее раздражать. Но он решил ее переупрямить.
- Ну ладно, - наконец сказала она довольно резко. - Раз тебе этого хочется - пожалуйста.
- Вот как! - сказал Эрик, снова подходя к двери. - А помнишь, что ты говорила об этой работе несколько месяцев назад? Тогда ты считала, что это - дело огромной важности.
- Ну хорошо, я же сказала, что займусь ею.
- Только потому, что я к тебе пристаю. - Теперь, когда она была одета и стояла перед ним, строгая и привлекательная, теперь, когда она снова уходила из его жизни, когда он знал, что не любит ее, его опять, как прежде, неудержимо потянуло к ней. И она, видимо, поняла, что в нем происходит, потому что выражение ее лица смягчилось, а в глазах засветились жалость и раскаяние.
- Черт с ней, с этой работой, - отрывисто сказал он. - После обеда пойдем в кино.
- Эрик, - ласково сказала она, - не будем ссориться.
- Мне самому это очень неприятно, Мэри. Это... это так недостойно. Мэри, послушай, мне было очень хорошо. Я любил тебя, может быть, еще и сейчас люблю. Но мне не нравится то, что между нами происходит. Мне даже трудно разобраться, в чем дело.