Я помню, как Эрик повез меня обедать к Вам прямо с вокзала. В первые минуты я почти не замечал Вас, для меня Вы были просто женой Эрика, которая находилась в той же комнате, что и мы. Но в тот же вечер чем дальше, тем больше я убеждался, что мне доставляет удовольствие просто смотреть на Вас. В моих глазах Вы обладали особой красотой, и я понял, почему Гомер ни разу не описывает лицо Елены Прекрасной - в таких случаях описания бессильны. Для меня Ваше лицо было прекрасно потому, что оно Ваше, потом мне показались такими же прекрасными Вами пальцы, Вами уши, прядки Ваших волос, выбившиеся из прически. А Ваше имя - это сама нежность. Мне кажется, я любил даже цифры, составлявшие номер Вашего дома.
То лето было самым радостным периодом моей жизни, потому что я мог часто видеть Вас и разговаривать с Вами. Помню один вечер, когда мы с Вами сидели на ступеньках веранды и ждали Эрика к обеду. Вы понимали тогда, что во мне происходит, и мы разговаривали полунамеками, не касаясь этой темы. У меня навсегда осталось чудесное воспоминание об этом вечере. Был еще и другой случай: мы с Вами шли по университетскому городку, и я вез Джоди в коляске, куда Вы положили покупки. Я даже не помню, о чем мы говорили. Вы хотели, чтобы я что-то сделал или куда-то пошел. Я не могу вспомнить, о чем шла речь, но в этой минуте было тоже свое особое, неповторимое очарование. И если Вы о чем-то меня тогда просили, то, наверное, я сказал "да".
Потом мы с Вами однажды разговаривали в Вашей нью-йоркской квартире, когда я ждал возвращения Эрика из лаборатории. Это был единственный случай, когда я был возле Вас и чувствовал себя почти несчастным. В тот вечер Вы были такой далекой, такой отчужденно-спокойной. Но это ощущение прошло прежде, чем я от Вас тогда ушел.
Много лет я копил эти маленькие радости, намеренно лишая себя самой большой. Сейчас я наконец могу позволить себе быть эгоистом, поэтому я еще раз, дав себе волю, хочу сказать, что я Вас люблю. Я любил Вас всегда, с тех пор как я Вас встретил. Будьте же счастливы, желаю Вам всякого счастья, какое только существует на земле. Если от этого письма Вам станет грустно, поплачьте немножко, - и это уже будет для меня счастьем, а потом забудьте о нем и будьте по-прежнему счастливы.
Я не знаю, как Вы на самом деле выглядите. Не могу сказать, хороший Вы человек или дурной. Меня никогда не интересовало, умны Вы или нет. Я люблю всем сердцем Вас такую, какая Вы есть.
Ваш Хьюго".
5
Кончив читать, Эрик долго не мог отвести глаз от письма. Он снова стал его перечитывать, но не мог пойти дальше первых строчек. Он был слишком взволнован. Через стену неясно слышался голос Сабины, разговаривавшей с матерью. Не было в жизни у него ничего ближе и роднее ее, он так любил ее мягкий ласковый смех, но сейчас она казалась ему почти чужой, потому что он увидел ее глазами постороннего мужчины.
Читая письмо, Эрик невольно поддался обезоруживающей искренности этих слов и почувствовал к Хьюго глубокую жалость и симпатию. Он нечаянно проник в тайну своего друга, и его любовь внушала ему инстинктивное уважение. Но все-таки Хьюго был слишком красноречив. Если письмо так взволновало его, Эрика, то какое же глубокое впечатление оно должно было произвести на Сабину - ведь за одно такое письмо можно полюбить человека.
Сначала Эрику стало жаль Хьюго, потом он сообразил, что его жалости никто и не просит, и им овладело чувство беспомощности, словно он столкнулся с чем-то таким, что было во много раз сильнее его. Отдельные фразы из письма все еще стояли у него перед глазами, и он стал понимать, что это вовсе не такое уж робкое и безответное признание. Сабина все время знала о любви Хьюго. Это было ясно из письма. На Эрика вдруг снова нахлынуло чувство тоскливого одиночества, какое он испытывал в ночь смерти фокса. В эту минуту он бешено ненавидел их обоих. И так как их было двое против одного, он и в гневе чувствовал себя жалким. Глаза его были сухи, а сердце ныло от боли.
Ни на секунду не мог бы он поверить, что Сабина была ему неверна. Но какое это имело значение, если есть основание думать, что все эти годы где-то в потаенном уголке ее сердца жила любовь к Хьюго; она любила Хьюго так же, как он любил ее, как сам Эрик когда-то любил и жаждал Мэри.
В нем вдруг вспыхнуло возмущение. Надо же было узнать об этом именно сейчас, когда он и так переживает мучительную неуверенность, когда он слишком легко уязвим и как никогда нуждается в поддержке! В любое другое время он бы мог все понять, посочувствовать; снести все это терпеливо. Но сейчас ему страшно, он раздражен, он - усталый, измученный человек, и в довершение всего ему предстоит трезво и спокойно решать свою дальнейшую судьбу! Ему нужна была огромная, безраздельная любовь, преданный друг, иначе к кому же он пойдет со своими слезами?
Через минуту он обозвал себя отпетым дураком. Инстинкт подсказывал ему, что любовь Сабины никогда не ослабевала. Перебирая в памяти прошлое, он старался припомнить какой-нибудь признак ее охлаждения, но так и не мог найти ни одного случая, который дал бы ему повод сказать: "Вот до этого она меня любила, а потом сразу изменилась". Но какой-то злобный внутренний голос спрашивал: почему она до сих пор не сказала и даже не обмолвилась намеком о чувстве Хьюго? Десять лет, шипел обвиняющий голос. Почему она хранит его письмо?
Эрик сам не знал, как оно попало ему в руки. Он припомнил, что оно лежало на комоде. Оглядевшись, он заметил четырехугольную кожаную коробку, в которой Сабина держала свои украшения. Теперь он вспомнил: Джоди нечаянно опрокинул ее и наспех подобрал все, что из нее высыпалось, кроме письма. Эрик прикрыл дверь поплотнее, крадучись подошел к комоду и с легкой дрожью в пальцах открыл коробку. Внутри, на бархатной подкладке отпечатался прямоугольник - там раньше лежало письмо. Эрик осторожно положил его на место.
Весь его гнев обратился против Хьюго. Если он был способен любить ее тайно все эти годы, какого черта его вдруг прорвало? Ну хорошо, Хьюго думал, что скоро умрет. Но ведь он же не умер, и с тех пор прошло уже два года. Эрик и Сабина, давно не виделись с ним, но рано или поздно им опять придется встретиться. И, вероятно, это будет очень скоро - Фокс просил разобрать его архив. При одной мысли о встрече с Хьюго у Эрика противно засосало под ложечкой. Он закрыл глаза, стараясь отогнать от себя ненавистный образ. Впрочем, кого он обманывает, устало спросил себя Эрик. Он не может ненавидеть Хьюго, он слишком привык его уважать. И к Сабине у него нет тоже никакой ненависти. То, что произошло между ними, так понятно, но, боже мой, как это больно!
- Эрик!
Он виновато вздрогнул. Голос Сабины вдруг показался ему таким родным и любимым, что на глазах у него выступили слезы.
- Иду, - сказал он. К своему удивлению, он обнаружил, что голос его звучит уверенно и бодро, несмотря на спазму, сжимавшую горло. Он горько засмеялся про себя. Если ему удается делать вид, что он и не подозревает об этом письме, то как же легко было притворяться Сабине! До чего же глупы и самонадеянны бывают люди! Как можно думать, будто знаешь все, что происходит в душе даже самого любящего, самого близкого человека! Он снова почувствовал прилив жгучей ненависти, но на этот раз сознательно заглушил ее в себе. Внезапно он увидел все это в другом свете и сказал себе, что напрасно придает письму такое значение. Смерть Фокса, очевидно, выбила его из колеи. Только и всего. Надо сказать Сабине про письмо, и он сам убедится, какие все это пустяки. Но сколько бы Эрик ни внушал себе, что надо быть спокойным, он, выходя из спальни, так сильно распахнул дверь, что она ударилась о стену с громким стуком, резанувшим его по нервам.
Миссис Вольтерра приветливо взглянула на него, когда он вошел в кухню. Глаза ее утратили былую живость и оставались грустными, даже когда она улыбалась. Лицо ее приобрело какой-то коричневый оттенок, на нем резче обозначились мелкие морщинки. Она сильно тосковала по мужу, в каждом ее жесте чувствовалась неуверенность человека, ошеломленного тяжелой потерей.