- А мне, если хочешь знать правду, очень не нравится твое. Эрик, милый, будь только ученым. Стяжателя из тебя не выйдет.
Он принужденно улыбнулся, но в душе решил совсем не говорить с ней о своих планах, пока не добьется каких-нибудь реальных результатов.
Однако это благое намерение оказалось не так-то легко выполнить. Эрик снова и снова вызывал жену на спор и первый же начинал выходить из себя. Он так часто говорил Сабине "ты увидишь", что эти слова стали в их доме чем-то вроде поговорки. Но к середине лета он с головой ушел в работу и, казалось, забыл обо всем на свете.
Эрик не терял связи с Колумбийским университетом и время от времени заходил туда за какой-нибудь справкой, однако новые опыты с ураном, о которых со сдержанным волнением рассказал ему Тони Хэвиленд, не вызвали у него никакого интереса.
- Да, да, интересно, конечно, - сказал Эрик. - Ну, а что еще нового?
- Как это - что еще нового? Боже мой, да ведь все эти работы по делению атомного ядра фактически являются продолжением той самой нейтронной бомбардировки, над которой мы с вами работали семь-восемь лет назад. Будь у нас тогда побольше знаний да будь наше оборудование получше, мы бы с вами вполне могли сделать эту работу с ураном.
- Я, конечно, не отрицаю, что это может дать нам много полезных сведений о структуре ядра, - согласился Эрик. - Но надеюсь, вы не думаете, будто я принимаю всерьез всю эту сенсационную шумиху вокруг будущей сверхбомбы.
- Ах, вы вот о чем! Ну, этому-то никто не верит. Да и не в том дело. Просто иной раз страшно, что цифры, которые вам преподносят, могут оказаться верными.
- Пустяки, это неосуществимо, - сказал Эрик.
Для него сейчас ничто не имело значения, кроме его собственной работы. Все, что происходило во внешнем мире, потеряло для него всякий смысл, вплоть до войны, которая с каждым днем казалась все ближе, с тех пор как Гитлер захватил Чехословакию и Австрию.
Отзвуки всех этих событий проникали в его лабораторию только в виде суеты и торопливых шагов по коридору, за дверью. Громкие мужские голоса с иностранным акцентом и уверенный смех возвещали о прибытии новой закупочной комиссии. Торопливый стук каблучков означал, что мимо пробегают секретарши с корреспонденцией или накладными. Каждый звук говорил о спешке, о том, что за стенами его лаборатории кипит напряженная, бурная жизнь.
2
Эрик был так захвачен работой, что недели и месяцы пролетали с монотонным однообразием, дни походили один на другой, как камешки на пустынном морском берегу. Так продолжалось до ноября 1939 года. Однажды, сидя в своей лаборатории, Эрик отвел глаза от горизонтального цилиндра микроскопа, повернулся на стуле и отсутствующим взглядом посмотрел в окно, у которого стоял его опытный станок, на небольшой прямоугольный сквер посреди площади. Ветер кружил в воздухе сухие бурые листья, устилая ими дорожки. Прохожие торопливо перебегали площадь, наклоняясь от ветра в одну сторону.
Эрик снова перевел взгляд на окуляр бинокулярного микроскопа. Ко второму окуляру был прикреплен небольшой киноаппарат.
И глаза его и объектив были устремлены на ярко освещенное поле под линзой микроскопа. Смотровой аппарат был вмонтирован в станок, в свою очередь, представлявший собою часть сложного комплекса измерителей, регуляторов и других приборов. В зажиме станка вращался стальной стержень диаметром в два дюйма. В поле микроскопа мельчайшие изъяны вращающейся металлической поверхности удлинялись и увеличивались, образуя как бы серый стальной водопад.
Эрик вслепую, привычной рукой включил станок. Он видел, как резец приближается к вращающемуся стальному стержню. Острие резца было похоже на гладкий стальной нос броненосца, и этот нос под углом врезался в серый водопад. Твердая серая стружка, как пена, взвивалась у стального носа. Там, где прошел резец, продолжалось бесконечное падение водопада, но фактура поверхности становилась гладкой и блестящей, словно на нее падал луч солнца.
Рука Эрика дотронулась до другого регулятора. Микроскоп стал двигаться с той же скоростью, что и резец, и теперь казалось, что броненосец неподвижно стоит на месте, а водопад струится поперек резца. Наконец Эрик протянул руку к киноаппарату и нажал пусковую кнопку. Раздался тихий протяжный звук; это означало, что процесс резания запечатлевается на пленке, регистрирующей также показания милливольтметра, измеряющего температуру в точке соприкосновения острия резца с металлом.
Это был чрезвычайно остроумно задуманный и мастерски проведенный опыт. И все-таки Эрик, сняв руку с микроскопа, не чувствовал никакого удовлетворения. Аппарат продолжал работать автоматически и автоматически же фиксировал свою работу. Эрик встал со стула; маленькие легкие моторчики тихо и отчетливо постукивали за его спиной. Он отошел от аппарата. Все шло как полагалось, и все-таки он не испытывал никакого облегчения.
Неделю назад он завтракал с Максуэлом. Они случайно встретились на Мэдисон-авеню; оказалось, что оба направляются в Клуб инженеров. Максуэл был в Нью-Йорке проездом - он ехал из Вашингтона на побережье, где для авиационной фирмы, в которой он работал, выполнялся крупный заказ. Эрик спросил Максуэла, расквитался ли он с тем долгом в двадцать тысяч долларов, на что тот только рассмеялся. Вот теперь он действительно по уши в долгах - за ним числится триста пятьдесят тысяч. Не беда, зато перед ним блестящие перспективы. Максуэл очень изменился, в нем уже не осталось ничего юношеского. Несмотря на то, что ему было всего тридцать пять лет, он казался солидным пожилым человеком.
Эрика неприятно поразил пренебрежительный тон, с каким Максуэл говорил о научно-исследовательской работе и об ученых.
- Черт возьми, - говорил Максуэл, - самую лучшую голову можно купить за семь с половиной тысяч долларов в год. А лауреата Нобелевской премии - за десять тысяч. И никаких разговоров.
Эрик удивленно посмотрел на него; хорошо, что этого не слышит Сабина, промелькнуло у него в уме.
- Ну и свинья же ты, - сказал Эрик, - ведь это ты обо мне говоришь, только я не получаю семи с половиной тысяч.
И тогда же Максуэл сказал, что в один прекрасный день Тернбал вспомнит о существовании Эрика и переведет его из лаборатории на заводы в Ньюарк. Это случайное замечание испугало Эрика. Если так, то ему грозит будущее такое же унылое и безрадостное, как те заводские корпуса, которые он видел в Ньюарке.
Снова его мысли были прерваны шумом и суетой в коридоре. Шаги и приглушенные голоса доносились сначала откуда-то издалека, потом деловитый гул приближался, постепенно нарастал и снова замирал, словно этот тихий уединенный островок - лабораторию Эрика - захлестывало шумной волной, которая, отхлынув, оставляла после себя журчащие ручейки. Шел второй месяц войны в Европе.
Эрик сел за стол и раскрыл рабочую тетрадь на странице со схемами и расчетами для применения его теории к сверхскоростным станкам. У него был намечен еще целый ряд экспериментов, но сейчас ему вдруг пришло в голову, что можно теперь же, не откладывая, доказать ценность своей теории. Ведь он с самого начала намеревался показать этим типам, на что способен физик, - и давно уже решил, что рано или поздно будет оспаривать у них права на большие деньги. Чего же еще ждать?
Он начал проверять правильность расчетов на другом листе бумаги, и лицо его приняло жесткое и злое выражение. Если уж он решился на эту борьбу, то необходимо быть дальновидным и предусмотреть все заранее. Задумавшись, Эрик машинально чертил карандашом какие-то фантастические фигуры. Станок за его спиной продолжал работать, потом через некоторое время автоматически выключился, но Эрик уже забыл о нем.
Через полтора месяца он принес Тернбалу свои чертежи. Тот встретил его довольно неприветливо, но Эрик решил быть терпеливым.
Он подробно объяснил ему свою основную мысль; Тернбал постепенно смягчился и даже заинтересовался, но конструкция станка ему решительно не понравилась.
- Да ведь эта чертова штука - просто обыкновенная ленточная пила, только увеличенная, - возражал он.