— Детей мы сами перевезем. А вас поместим в госпиталь. О вашей семье позаботимся, не волнуйтесь.
— У вас своих забот много, — сказал женщина, приподнимаясь на локтях. — А мы к ночи поспеем в Березовку добраться. Там люди приютят. Собирай, Ольга, детей...
Я вызвал Бородина и повариху Чернышеву. Пока Бородин осматривал больную, Чернышева накормила детей. С рецептом Бородина Ольга сбегала в нашу аптеку. Потом отвели детей в избу в конце улицы. Там уже находилось несколько малолетних сирот. Старика отдали под надзор соседей. А мать, как только освободились первые розвальни, перевезли в терапевтический госпиталь.
* * *
К концу дня я закончил обход улицы. Возвращался, когда совсем стемнело. Вот поворот. Вот колодец с «журавлем». Иду под мостик над замерзшей речушкой. И сразу — площадь со школой и амбаром. Но их уже не узнать. Крылечка школы не видно, на этом месте разбита палатка и тамбур ее вставлен в двери. Пролом в стене заделан. Окна все забиты наглухо — только в середине оставлены небольшие прямоугольники, «застекленные» промасленной бумагой (изобретение Гажалы). Труба на крыше дымит — значит, печи отремонтированы.
Вхожу в школу. Празднично пахнет свежей побелкой. Ослепительный свет заливает комнаты.
После сумрачных, прокопченных изб это показалось почти чудом, словно я увидел конец войны — свет и возрождение.
Запас прочности
Мы ровно ничего не знаем о пределах человеческих возможностей. Есть здесь какая-то тайна! Иногда эти возможности ничтожны. Все-таки живая ткань — не железо. А иногда они безграничны. Что делает человека в одном случае стойким, более выносливым, чем машина, более живучим, чем все другие существа, населяющие мир, а в другом случае — хлипким, скисающим при первой трудности?
Медик ответил бы: особые свойства нервной системы. Но это не все: есть еще любовь к Родине, вера в правоту своего дела. Это — источник могущества духа и тела человеческого.
Об этом я думал, когда в приемно-сортировочную доставили троих раненых. Их только что привезли. Они были с головой закутаны в спальные мешки. На груди каждого между деревянными палочками-застежками, как язычки пламени, проглядывали красные бирки — сигналы неотложности.
Гажала докладывал:
— Тяжелые. Этот ранен в живот. Этот — в грудь. А третий — с кровотечением.
Над третьим он наклонился и открыл ногу. Повязка набрякла кровью. Жгут на бедре уже расслабили, иначе могло бы наступить омертвение.
— Степан Левчук, лейтенант, — прочитал Гажала в карточке.
Военфельдшер кивнул санитарам. Они подхватили носилки и унесли раненого в операционную.
В это время другой раненый кричал в бреду:
— Выполняй приказ! Чалый! Выполняй при-каз!..
Раненый привстал с носилок и тут же обессиленно упал.
— При-казываю...
Тот, кто доставил раненого в госпиталь, поправил подушку в головах, снял с него ушанку.
— Мы с ним в разведке были, — объяснил он. — Там его ранили в грудь. Я и есть Чалый, а его Авраменкой зовут.
Гажала прочитал карточку третьего раненого:
— Калюкин. Шофер. Проникающее осколочное в живот.
Этих двух последних мы поместили в «шоковую» палату. Размещалась она рядом с операционной. Ее называли еще «шоковой ожидалкой».
* * *
Лейтенант Левчук уже лежал на столе, когда я кончил мыть руки. Это был крепкого сложения парень. Грудь, спина, руки — со скульптурно очерченными мускулами. По ним, казалось, можно было изучать анатомию. Но он был смертельно бледен, крови потерял много.
Кроме Нины Савской и Любы Фокиной, в операционной работали еще Оксана Соловьева и Катя Уманская.
Чернобровая, с малоподвижным лицом, Оксана превосходно наркотизировала. Ее искусство называли «чувством капли». Раненые засыпали тихо, спокойно, как маленькие ребята на руках матери.
А Катя Уманская славилась как «переливальщица» крови. Она была самой красивой девушкой в госпитале. Длинная черная коса, выписанные дуги бровей, очерченный выгнутыми ресницами удлиненный разрез глаз. А улыбка — холодная, отчужденная.
Катя не должна была сейчас дежурить. Я вызвал ее, чтобы заменить Любу. После письма, в котором сообщалось о смерти брата (он погиб случайно, не от раны, а при бомбежке госпиталя), освободили Любу от работы. Но она боялась одиночества и пришла в операционную.
— Наркоз! — скомандовал Бородин.
Оксана наложила на лицо Левчука маску. Сон в него вливался по каплям из темной склянки.