— Землянки отеплены. Квасов расшибется, а сделает...
При распределении Квасов решил побывать в двух ближайших деревнях, другим досталось по шесть — семь деревень. Но «свои» деревни хозяйственник представил как «самые трудные».
Лазарев и Каршин остались в Заболотье: они контролировали упаковку грузов, приспосабливая их к санному транспорту, отбирали неотложное имущество.
В деревнях пришлось туго: лошадей мало, большую часть угнали немцы. Почти не осталось упряжи и саней.
Первым вернулся «мавр». Он привел шесть лошадей. Но что это были за лошади? Понурые, со свалявшимися гривами, опавшими, как у ослов, ушами; на холках и ребрах дымились бураково-черные раны.
Гомольский связал их цепочкой: повод каждой последующей лошади привязал к хвосту впереди идущей. Сам «мавр» восседал на головном коне. Люба и Оксана подбадривали «связку» с боков лозинками.
Вскоре вся улица перед штабом госпиталя была запружена. Гажала, конечно, и тут отличился. Он пригнал наибольшее количество лошадей: двенадцать, с розвальнями. С ними прибыли пять подростков и два старика. Все имели с собой запас пищи на несколько дней, привезли фураж.
Квасов пригнал только одну упряжку. Он едва держался на ногах: в селе нашел себе собутыльника и пил с ним самогон.
В группе Квасова были еще Бородин и Савская. Они попали в деревню, где не оказалось лошадей. Там тягловой силой служили коровы. На всякий случай Бородин доставил двух коров: рыжих, облепленных с боков пометом, с высохшим выменем.
— Подумают, молочная ферма, а не госпиталь, — сказал кто-то из сестер.
Долговязый Квасов длинным непослушным пальцем пересчитал лошадей и поплелся докладывать: «Транспорт подан под погрузку».
Сестры восхищались Гажалой в посмеивались над Гомольским.
Лошади «мавра» сбились у забора, положив морды друг другу на спину. Зрелище — жалкое.
— «Джигит», — съязвила Люба о капитане.
— Он старше нас, — шепотом отозвалась Катя, — и мы не должны смеяться над ним. — В этом случае его просто постигла неудача.
Гомольский догадался, что говорят о нем. Он нервно зевнул и смешался с толпой повозочных и колхозников.
Всю ночь грузили госпитальное имущество. К утру обоз двинулся в путь.
С нами передислоцировался также один раненый — Степан Левчук, лейтенант. Он не хотел расставаться со своей частью и поэтому наотрез отказался от эвакуации. Конечно, Лазарев мог отправить его в тыл, но сжалился. «Товарищ майор, вообразите, — уговаривал Левчук, — со своей ротой я прошел длинный путь. Тула, Орел, Мценск, Довск. Вы можете и разлучить меня с ней, и вернуть меня в нее. В конце концов рана моя хорошо заживает, еще недельки две, и все будет в порядке». И Лазарев оставил Левчука.
Один Гомольский не одобрял этого. Поговаривали, что к Кате неравнодушен и Левчук.
* * *
Не забыть нам этой дороги.
Все шли за обозом: врачи, сестры, санитары. Шли день, шли ночь. Когда опрокидывались розвальни — собирали скопом ящики, связывали порвавшуюся упряжь; когда от недокорма и напряжения падала лошадь — распрягали ее, стаскивали на обочину...
На второй день открылся простор реки Сож. На берегу валялись разбитые орудия, развороченные танки с оборванными гусеницами, грузовики. Кое-где под снегом угадывались контуры человеческих трупов.
С широкой поймы веяло ледяным, колючим ветром. Обледенелые ветки кустарника, напоминающие хрустальные палочки, печально позванивали, и звон этот все время преследовал нас.
Кони еле плелись. Отощав, они падали, ломая оглобли. Часто с боков мы поддерживали лошадей, а сзади подталкивали розвальни. С боем брали каждый метр дороги.
Обоз растянулся почти на два километра.
Гажала сопровождал примерно восьмую или девятую упряжку, самую «аварийную». Лошадь вскоре выдохлась: ни окрики, ни кнут уже не действовали.
Люба неотступно следовала за Гажалой. Ей все в нем нравилось: неунывающий нрав, смекалистость, развитое чувство товарищества, спадающая на лоб упрямая прядка волос, добрые глаза, твердый, разделенный ямкой подбородок, статность.
Рядом с Гажалой она хотела показать и себя. Ни в чем не отставала от него: грузила ящики, толкала сани, погоняла лошадей. Что делать? Корма вышли. Самим впрягаться и тащить сани? Глаза Любы выражали готовность выполнить любой приказ Гажалы. Гулявший по пойме ветер пронизывал до костей. Люба защищалась, прятала голову в воротник, поворачивалась к ветру спиной.