— Ах да, варежки... — спохватилась сестра. Торопливо надев их, она вновь принялась тянуть конец веревки к колу, через всю площадку, увлекая за собой часть палатки. Мы вместе ухватились за веревку: брезент плохо поддавался. Промерзший, он был тверд и даже позванивал, как листовое железо. От мороза особенно болел лоб, как будто бы его сдавили тисками. Не сгибались колени.
Интендант Квасов, наш хозяйственник, сухопарый и долговязый, метался по лесу и кричал неизвестно кому:
— Откуда я вам возьму печи? Считают, что я заведую печным магазином... Сумасшедшие люди!
Гажала остановил Квасова.
— Печи? Это совсем просто...
Квасов уставился на Гажалу.
— Совсем просто? Вы это докажете?
— Могу, — спокойно ответил фельдшер.
— Нет, вы только послушайте, что говорит этот младший лейтенант. Он, по-видимому, приехал к нам из глубокого тыла...
— Совершенно верно. Из глубокого... из тыла немецких войск. Из Брянских лесов, Я готов поставить печи, — продолжал Гажала, — дайте мне только трех санитаров и повозку.
— Пожалуйста! Пять санитаров и две повозки! — сделал широкий жест интендант.
— Гажала исполнил свое обещание. На пепелище он собрал кирпичи, а потом сложил из них фундамент для печей. Были эти печки дымучие, как паровозы. Изготовляли их из бочек для бензина: в дне вырезали отверстие — топку, потом проделывали другое отверстие, поменьше, вставляли в него дымоходную трубу — и печь готова. В нескольких землянках сложили печи из кирпичей. Чтобы такая печь лучше обогревала, в нее вмазывали кусок жести сверху или с боков. Железо быстро накалялось докрасна.
А когда стало тепло в палатках и землянках, густо пахнувших елью (полы посыпали еловыми иглами), девушки повесили на окна занавесочки и поставили на столики бумажные цветы.
* * *
Вскоре начали прибывать первые раненые. Сказать «прибывать» — значит, ничего не сказать. Транспорты с ранеными то и дело застревали в пути. Дороги заметало снегом. «Ходячие» раненые сами, пробивались пешком. Низко наклонив головы, подняв воротники, с трудом удерживаясь на ногах под порывами резкого ветра, шли они от дерева к дереву. Кто не мог ходить, тех с автомобилей перегружали в сани. Дороги угадывались лишь по высоким палкам — «тычкам» с пучками соломы. Лошади часто проваливались по самое брюхо в сугробы, рвали упряжь, ломали оглобли. Тогда подавались другие сани, и раненых снова перегружали и везли дальше. Но вот, наконец, и госпиталь. Блики красного пламени печей мелькают на измученных лицах солдат, Вспыхивают оживающие глаза. Раненые удобно располагаются в приемно-сортировочной. Им приносят бутерброды, чай с сахаром.
— Может, еще чайку? — щебечет повариха Лида Чернышева, подвижная, краснощекая, с вздернутым носиком и пухлым ртом, само олицетворение гостеприимства.
— Наливай, девушка, наливай, голубка, — торопит один из раненых, приподнимаясь на локтях.
Гажала тем временем кое-кому успевает поправить повязку, проверить шины, раздать лекарства, назначенные мною во время обхода. Одни уже спят — кто-то даже храпит в дальнем углу, другие с увлечением вспоминают последний бой, говорят о новых минометах.
Раненый с перевязанной рукой овладел всеобщим вниманием.
— А как шел Сергей, товарищи! Ну просто танк! Одно слово — моряк... Идет во весь рост, и хоть бы что. Его прожектором осветили, но он даже не пригнулся. Дальше прошел, а я за ним. Тут Сергей споткнулся, видит, под ногами Николаев, мертвый. Тогда он сбросил бушлат, в одной тельняшке остался, крикнул: «Ребята, бей фашистов! За мной, ребята!!!» И все за ним бросились...
Моряк Сергей Павлов приподнял кончиками пальцев край бинта. Бросил усталый взгляд на рассказчика.
— Я кричу «за мной», а он вперед проскочил, обогнал, дьявол.
— Что же, раненого нетрудно обогнать, — возразил рассказчик.
Павлов, окинув взглядом палатку и заметив кучерявого парня, прислонившегося к стояку, сказал:
— А вот Антипенко... Пусть он вам лучше расскажет, как «языка» привел...
Шесть суток длилось сражение. Бои разгорелись жестокие. Армия, которой придан наш госпиталь, пыталась форсировать реку Зушу под Мценском, Мценский плацдарм был крепким орешком.
И шесть суток мы не спали. Не отходили от операционного стола сестра Савская, пожилой терапевт Бородин — мой ассистент — и я.
Санитары приносили и уносили раненых. Окна операционной были завешены, в комнате круглые сутки горел свет. Во рту появился странный металлический привкус — следствие усталости и бессонных ночей.
На пятые сутки стало уже невыносимо. Болела голова, туманились мысли, исчезла уверенность в движениях. Но раненые прибывали и прибывали...