Она созвала плотников.
— Будет сделано, — неуклюже откозырял бригадир.
И уже на другой день, когда я приехал, «больничка» была готова: прорезаны окна и вставлены рамы, навешаны двери, пристроены тамбуры. Внутри побелено. Полы кто-то посыпал хвоей.
— Так вот вы какая, старший лейтенант. А плакались: «Меня не слушают...»
— На высоте? — с улыбкой спросила Ярматова.
— Бесспорно... Вы — замечательная, Фаина. Госпиталю просто повезло, что вас назначили именно к нам. Правда, правда...
Ярматова лукаво погрозила пальцем.
— Будет смеяться надо мной...
— По госпиталю приказ готовится. Вам — благодарность... А вы не верите...
Косоглазое, скуластенькое лицо Ярматовой вспыхнуло.
С Ярматовой уже работали Люба Фокина, Эмилия Кравченко и повариха Чернышева. С ними делили также все тяготы Гудзий и Клава Хотеева.
Из Большой Зимницы я взял две подводы, чтобы свезти всех больных в общий изолятор.
Втроем обходим село. Впереди — Ярматова и Гудзий. За нами следуют подводы.
Уличка изрыта воронками. В воронках — грязная, бутылочного цвета вода, с плавающими в ней соломой, щепами, обрывками бумаги. Вместо изб по сторонам высятся почерневшие печи с раскрытыми беззубыми пастями топок. Встречаются квадратные каменные или кирпичные фундаменты. Среди головешек и пепла — обгоревшие чайники, казанки, глиняные горшки, осколки стекла.
Избы другой улицы, на которую мы выходим, уцелели. Они сложены из добротных бревен и напоминают сказочные теремки. За ними землянки.
Заходим в избы — в одну, другую, потом — в землянки.
В первых двух избах больных не было. В третьей избе — выздоравливающий от воспаления легких старик. Все члены семьи — две женщины и трое подростков — заняты по хозяйству: чистят картошку, колют дрова, доят козу. Ярматова уже всех здесь знает.
— Вы, Сидор Тихонович, с кожухом не расстаетесь. А в избе — тепло, и на дворе — тоже... — обращается она к больному.
Из-под нависших бровей сверкнули добрые светлячки.
— А как же! До шестидесяти лет кровь человека греет, а после шестидесяти — кожух. Мне, дочка, уже шестьдесят пятый пошел... Спасибо вам, помогло лекарство. Жар спал сразу.
Гудзий заглянул в казанок. Там плавало в пузырящейся воде несколько картошек.
— Мынулыся роки, колы пырогы розпыралы бокы, — с улыбкой сказала бойкая украинка и пододвинула казанок рогачом в печку. — Та ще вернуться. Дождемося.
Украинка Ульяна — невестка, ее муж, сын Сидора Тихоновича, — солдат, сражается на фронте.
Свекровь, женщина лет шестидесяти, с усталым лицом вздохнула.
— Тяжело... Жить не хочется.
Старик сбросил кожух и молодцевато выпрямился.
— Хочется, хочется жить! И тебе хочется, старая. Сын вернется — еще заживем. Есть такой сказ: несет баба из леса хворост... Связка большая, тяжелая. Баба говорит: «Чем так жить, так лучше умереть». А тут смерть с косой из-за дерева выглядывает: «А я тут», — говорит. — «Ну, так помоги мне связку нести», — отозвалась баба...
Гудзий одобрительно и раскатисто смеется.
Ярматова оставляет таблетки сульфидина, и мы идем дальше.
Из четвертой избы выносим сыпнотифозного больного и грузим на подводу. Он кричит в бреду:
— Убей фашиста!..
Ярматова взобралась на воз и подкладывает охапку соломы под голову больного.
Гудзий любуется ловкостью, с какой она это проделывает.
— Огонь — девушка! — И тут же спохватывается: — Старший лейтенант медицинской службы.
С первым больным едет в изолятор Гудзий. А мы идем дальше и заканчиваем обход поздно вечером.
Уже на обратном пути в глубине одного садика замечаем холмик. Не землянка ли? Решили проверить. В самом деле, землянка. Обошли ее вокруг по камням, разбросанным, видимо, для того, чтобы не ступать по воде. Раздвигая кусты, спускаемся в землянку по скользким ступенькам. Сразу обдало ливнем холодных капель с потревоженных ветвей. Ветхая неоструганная дверь светилась желтыми линиями щелей. Постучали. Никто не ответил. Со скрипом дверь отворилась сама.
В желтом свете плошки землянка показалась глубокой, как туннель. В углу, среди тряпья, мы увидели человека, прислонившегося спиной к стене.
— Воды... — простонал человек. — Пить... Дайте воды...
На каком-то ящике стояло ведро с водой, рядом — консервная банка, служившая, видимо, для больного кружкой.
Фаина зачерпнула воду и подошла к больному. Слышно было, как стучат зубы о края жести. Вода растекалась по губам и струйками сбегала на шею и грудь.
Краем дерюги Ярматова вытерла больного.