Ярматова наотрез отказалась. Аргумент сначала выдвинула чисто женский.
— Там остригут мои волосы... — и добавила: — Здесь мне будет лучше... Девушки за мной ухаживают очень внимательно.
Я назначил сердечные: кофеин, камфору, адонис. Ярматова недовольно поморщилась.
— К чему это?
— Надо, — твердо настоял я. — И примите лекарство при мне.
Когда болеют другие, врачи вводят в действие все средства. Как только они заболевают сами — отвергают все, лечатся небрежно, плохо. Не признают того, что для других считают обязательным. Не потому ли у врачей болезни протекают иначе — тяжелее, с осложнениями? Словно болезни мстят за то, что врачи их преследуют. Говорят: «Врачебный случай» или «Протекает тяжело, как у врача».
Эмилия выполнила при нас все назначения.
— Только тогда я уйду, когда возьму слово, что вы будете вести себя, как и все больные, — сказал я. — Даете такое слово?
Фаина, не улыбаясь, ответила:
— Если я дам такое слово, не будет ли это означать, что я хочу, чтобы вы ушли... Ну хорошо, даю, даю такое слово!.. — предупредила она мою новую готовность настаивать на своем.
— Вот и прекрасно, а теперь мы обойдем с Гомольским больных. Я познакомлю его с обстановкой...
У тамбура толпились люди. Среди них узнаю Сидора Тихоновича — старика, который рассказывал нам о встрече в лесу старухи со смертью, Кошубу, Хотеева.
— Как здоровье нашего доктора? — спросили из толпы. — Коли что нужно, на нас можете рассчитывать. Пожалуйста, приказывайте.
Поговорили с людьми и пошли к больным в другое укрытие.
На Гомольского эта забота колхозников о Ярматовой произвела впечатление.
В укрытии было чисто и уютно. Чернышева раздавала обед. Клава Хотеева поила в углу тяжелобольного, поддерживая его голову ладонью с затылка.
Осмотрели и выслушали больных. Потом направились в село.
Бани и дезкамеры работали отлично. В землянках и избах, куда мы заходили, стало значительно чище. Дорожки обложены кирпичиками, побеленными известью.
По дороге встретился Гудзий. Он шел в сторону больницы. Круглое, с опущенными усами лицо его выражало печаль. Поздоровался и прошел мимо.
В руках он держал букетик полевых цветов.
Кончив обход, мы снова вернулись к Ярматовой. Здесь я попрощался, оставив капитана, и покинул их надолго.
Позднее от Гомольского, когда он проведывал меня в инфекционном госпитале, я узнал, что Фаина перенесла тяжелый коллапс и чуть не погибла. Еще во втором периоде болезни были дурные предвестники: синюшная и крупная сыпь. А на двенадцатый день катастрофически пало кровяное давление. Гомольский с трудом вывел ее из коллапса.
— А вы принимаете все лекарства, какие вам назначают? — придав лицу грозное выражение, спросил меня Гомольский.
— Стараюсь. Иногда это мне удается...
— Только тогда я уйду, когда возьму с вас слово, что вы будете вести себя как всякий больной, а не как больной врач...
— Клятвенно обещаю, — сдался я. — Пожмите за меня крепко руку Ярматовой...
Гомольский встал. Глаза его выражали грустную задумчивость.
— Можно прожить с человеком годы и не знать, каков он. А короткий час в испытаниях обнажает душу. И ты либо отвернешься, либо влюбишься без памяти.
— А что произошло с вами? — спросил я.
— Влюбился без памяти, — с улыбкой ответил Гомольский.
Творчество
Еще в Большой Зимнице я наблюдал случай, который овладел всеми моими мыслями. Одному раненому я влил в вену раствор спирта, и больной уснул (в то время мы применяли спирт при сепсисе).
То, что он уснул, было для меня неожиданностью. Обычно после вливания спирта раненые только хмелели.
Я подумал: не наркоз ли это? Никакой реакции на укол не появилось. Зрачки сузились, как это бывает при наркозе.
Черт возьми, так ведь это настоящий наркоз! Можно производить операции.
Я почувствовал, что делаю открытие. Как это здорово, вообразите только: мы лечим раненого с сепсисом введением спирта. Этому же раненому нужно производить операцию. Зачем же наркотизировать эфиром, который наносит вред организму? Теперь эти операции я буду производить под спиртовым наркозом, сочетающим и целебное действие, направленное против сепсиса.
Странные вещи встречаются в мире: тысячелетие люди знакомы с алкоголем. Пьют его в горе и радости, на свадьбах и похоронах, настаивают на нем лекарства и яды, употребляют в технике. И до сих пор волей случая в нем не открыли заодно средства для наркоза и лечения? Так вначале думал я.