Тем временем для нас складывалась тяжелая обстановка. С очагом эпидемии мы покончили. Нас сняли с Большой Зимницы и направили за прорвавшимися вперед частями. Днепр был форсирован. Переправа госпиталя производилась на паромах: мост снесло. Шла она медленно, вперемежку с переправой других частей, боеприпасов, продовольствия, фуража, тракторов, прицепов, автомобилей, повозок. На причале негде было развернуться. В глинистой, раскисшей после дождя почве натужно буксовали грузовики. Лопалась на лошадях упряжь.
Шоферы и повозочные ругались, кляли грязь, паромщиков, бога, тучи, посылавшие проливные дожди.
Все с тревогой поглядывали на серое низкое небо: не вынырнут ли из облаков самолеты с черными крестами. Мы чувствовали себя буквально в ловушке.
Возвратившийся к машинам Квасов удрученно сказал:
— Опять не взяли. Обещают переправить ночью. — Он окинул взглядом берег и процедил сквозь зубы: — Как мухи на липучке.
А я сидел в кабине грузовика и покорно ждал. Меня занимала одна мысль — алкогольный наркоз.
Ночью наконец нас взяли на переправу. Первыми погрузили мою машину и еще одну, остальные места на пароме были уже заняты. Другие машины госпиталя погрузятся, когда паром вернется.
Высадились в селе Модоры. Было еще темно, когда сообщили, что на стрежне оборвался трос и паром понесло вниз, в сторону немцев. На пароме были две наши машины. Пока снарядили погоню за паромом на моторной лодке, он уже ушел далеко. Два наших шофера — Никита Савельев и Сережа Гусев на виду у немцев бросились в быстрину. Выплыли в лозняке, на нашем берегу.
Днем в Модорах я наблюдал такую картину: перед избой с резным крылечком солдат выкладывал на земле лозунг: «Смерть немецким оккупантам». Приложит осколочек, прищурится, отступит и снова приложит.
В это время со свистом пролетел снаряд. Немцы начали обстрел деревни и переправы. Мы все укрылись в щели. Но солдат, сидя на корточках, продолжал выкладывать лозунг.
Когда кончился обстрел, я вылез из щели и подошел к солдату.
— Цветного стекла нет, вот досада, — сокрушался он. — А можно было бы первые буквы стеклом отделать, чтобы немец с самолетов видел, о чем в этом лозунге толкуем. Как скажете?..
Плацдарм, куда мы переправились, имел форму клина. Основание его было обращено к реке. Нам предстояло развернуться на вершине клина в селе Липа, близ станции Тощица. Немцы делали попытки прорваться на шоссе Рогачев — Могилев. Если бы им это удалось, то мы попали бы в окружение.
Страх просачивался в душу врачей и сестер.
Меня же он не коснулся. Не потому, конечно, что я такой уж бесстрашный и отважный. Просто я был под защитой такого же вдохновения, которое привязало к клумбе солдата из Модор во время обстрела.
На плацдарме наш госпиталь оказался единственным медицинским учреждением.
Когда приехали в Липу, застали там раненого полковника. Он лежал в избе и стонал. Ранен он был в ногу. Я отвернул клочья ваты на стопе и понял, что началась гангрена.
Полковник окинул желтыми глазами присутствующих и спросил: «Где мой адъютант?» Солдаты и санитары, окружавшие его, молчали.
Различив на моих погонах медицинский значок, он сказал:
— Плохо с ногой, доктор... Я знаю.
Сквозь повязку на щиколотках проступали темные пятна крови.
Люба сняла повязку и обнажила рану. Солдаты отвернулись.
* * *
Предстояло объявить раненому решение, похожее на приговор.
По нашей скованности, по тому, как сразу наступила зловещая тишина, полковник обо всем догадался.
— Дайте воды, — процедил он сквозь зубы.
Приподнялся на локтях, взглянул на ногу, потом снова опустился на лавку.
— Отслужила...
— Теперь нога угрожает вашей жизни. Нужно проявить решимость, — объяснял я.
— Делайте... — коротко бросил полковник. На щеках его задвигались желваки.
Но тут выяснилось, что у нас отстала машина с некоторым имуществом операционного блока. Не было ни эфира, ни новокаина. Отправить полковника дальше в тыл? Вызвать самолет? Но время не ждало — в буквальном смысле решала каждая минута. Речь шла о молниеносной гангрене.
Посоветовался с Лазаревым и Каршиным.
— Попробуйте под спиртом, — согласился Лазарев. — Действуйте.
Быстро подготовили избу.
Сомнения одолевали меня. А вдруг погибнет в наркозе? Под спиртом я прежде никогда не оперировал. Значит, иду на эксперимент... На живом человеке эксперимент? Отказаться? Тогда как оперировать полковника? Без наркоза?
Вспомнился рисунок из старинного руководства: на скамье лежит раненый, которому предстоит ампутация. Сзади крадется «хирург» со спрятанным за спиной топором.