«Буду оперировать под спиртом», — решил я.
Засыпая, полковник все звал адъютанта. Он был привязан к нему, как к родному сыну.
Раствор спирта я вливал в вену. Лазарев «стоял» на пульсе. Люба готовила операционное поле.
Веки полковника отяжелели, сознание гасло. На выжженной реснице блеснула одинокая слеза. Та, которая не решалась скатиться прежде, когда человек был властен над собой. Задержалась в морщинках и скатилась. Словно размотался клубочек и иссяк. Сцепленные зубы разжались.
— Раненый спит, — объявил Лазарев, проверив зрачки. Они сузились и не реагировали на свет.
Когда операция кончилась и наложили повязку, мы вышли с Лазаревым в сени, чтобы перекурить.
Курил я редко. Но на этот раз с удовольствием затянулся крепчайшим лазаревским табачком.
Стояли, прислонившись к деревянной стене. Синие струйки дыма таяли в дождевой паутине.
— А как засыпал? Тихо, кротко, как ребенок! — сказал Лазарев. — Не буйствовал, как буйствуют при эфире...
На другой день полковник чувствовал себя хорошо.
— Спасена жизнь этим наркозом. А вас одолевали сомнения, — попыхивал трубкой Лазарев.
Нестроевик шофер Савельев, пряча лукавую улыбку, обратился ко мне:
— Вы бы и мне того... сто граммов влили. В днепровской воде простыл. Надо бы согреться. Интеллигентно получается: не за воротник, как в чайных, а прямо в жилу!
* * *
В тот же день нас посетил командующий, высокий худощавый генерал-полковник. Все в армии его знали в лицо и побаивались. Он появлялся часто там, где его совсем не ждали, и не было такой части, где бы генерал ни побывал лично. От острого взгляда его не ускользала ни одна деталь. Я даже тайком прикрыл то место в моей шинели, где не хватало пуговицы.
Лазарев, доложил обо всем, что произошло с полковником.
В избу командующий вошел тихо, на носках.
Полковник дремал. При появлении генерала проснулся. Сделал попытку привстать, но генерал предупредительным жестом остановил его:
— Нет-нет, лежите...
Тут же наклонился и громко, по-мужски, поцеловал его.
— Ваш полк дрался геройски. — Генерал спрятал в свои ладони руку полковника. — Орлы!.. Гвардейцы!..
— Об одном прошу вас: дайте им хорошего командира, — сказал полковник.
— Позабочусь. Не беспокойтесь. А вам боевое задание: выздороветь поскорее. В честь этого вы, говорят, уже «пропустили»... богатырскую дозу...
— Поневоле, товарищ командующий...
Все рассмеялись.
После короткого молчания полковник озабоченно спросил:
— Скажите прямо, как солдату: убит мой адъютант?.. Когда взорвалась мина, мы стояли рядом. Все думаю о нем: дважды жизнь мне спасал.
Глазами, готовыми встретить тяжкую весть, полковник взглянул на генерала.
— Ваш адъютант? Соколов-то? Беленький такой, с усиками? Как же, знаю! В штаб забрали его... Жив-здоров... — солгал командующий.
* * *
Незадолго до нового наступления в наш госпиталь приехал Сергей Сергеевич Юдин.
Звезда хирургической славы профессора С. С. Юдина горела ярко. Это был первоклассный хирург, «гений скальпеля».
В ране он графил, ваял. В безопасном месте движения его пальцев ускорялись. Приближаясь к сосуду или нерву, — становились бережливыми и осторожными. Мы не могли оторвать глаз от их маневра и предприимчивости.
Но была в нем и поза, и рисовка, и выписывание узоров в воздухе с «изящным» отставлением мизинца.
Таким, пожалуй, он был и в своих научных трудах, где строгость уживалась со звонкой, высокопарной приподнятостью: «триумфальный марш хирургии», «факел науки» и прочее.
Долгие часы мы беседовали с Юдиным в те дни. Говорили о войне, о хирургии, о будущем.
— Война теперь, коллега, не полевая, и хирургия поэтому — не военно-полевая... Эту приставку «полевая» мы сохраняем лишь из благоговейного уважения к памяти Пирогова...
Сбросив китель с полковничьими погонами, он запахнулся в теплый домашний халат. Окинул взглядом великолепную карту на стене, с красными флажками — Юдин возил ее с собой повсюду.
— Война идет сейчас под водой, в небе, в бетонных казематах внутри земли, вокруг мостов и плотин, атакованных парашютистами... Какая же это полевая война?
И переставляя на карте красные флажки, добавил:
— Страшный парадокс: благодетельные завоевания хирургии достигаются в пору самых мрачных человеческих исступлений и массовых безумств. Мы творим среди крови...
Тут, разумеется, я посвятил Юдина в свой алкогольный наркоз. Он выслушал меня внимательно. Прошелся по комнате, путаясь в длинном халате. Потом присел, сцепив между колен руки — ладонь к ладони. На его аскетическом лице с орлиным профилем мелькнула улыбка.