Когда наступила небольшая передышка, исчез мой ассистент Бородин: присел за шкафом в коридоре и уснул.
Более двух часов искали санитары Бородина. Наконец нашли. Сон настиг его в странной позе: Бородин, видимо, уронил «Журнал операций» и нагнулся, чтобы подобрать его. В таком положении он и спал: расслабленные пальцы свисавшей руки касались оброненного журнала. Бородина разбудили, но из-за нестерпимой головной боли он не мог продолжать работу.
Пришлось оперировать без него. Нина Павловна Савская выполняла теперь обязанности сестры и ассистента.
Веки мои тяжелеют, смыкаются. От бессонницы режет глаза. Я сижу на металлическом стуле-вертушке и держу перед собой стерильные руки. Винт под сиденьем поскрипывает, пошатывается, пошатываюсь и я: дремота вдруг овладела мною, и уже кажется, что я лечу в пропасть.
— Обработать кожу йодом? — раздается голос Савской.
Я просыпаюсь. Отвечаю по возможности твердым голосом:
— Конечно.
Гажала пододвигает прожектор. Пучок света слепит. От этого снова в глазах появляется резь, будто их засыпали песком.
— Все, — говорит Савская, опустив в таз под столом йодный помазок.
Снова становлюсь к столу.
Савская подает скальпель. Сразу исчезает усталость, возвращается острота зрения и твердость руки. Сестра ловко вдевает шелковую нить в ушко иглы. Щелкает иглодержатель.
Тут я замечаю, что Гажала слишком низко склонился над раненым, упал головой на маску. Теперь дышат эфиром и раненый, и фельдшер. Сколько нужно фельдшеру, чтобы уснуть? Ничтожных несколько капель.
— Гажала! Анатолий!! — кричу я.
Фельдшер вскидывает голову и виновато улыбается.
За окнами грохот, совсем близко разорвались снаряды. В подвешенную к потолку над операционным столом простыню упала штукатурка. Со звоном посыпались стекла.
Савская в это время прижимала тампоном кровоточащее место, а я выбирал на столике подходящий зажим. Рука сестры вздрогнула. Рана снова начала кровоточить. Убрав тампон, вслепую накладываю зажим, и кровотечение прекращается.
— Боюсь, сорвется, — показала на зажим Савская. Она оглядывается на окно.
В первые минуты после взрыва дрожали руки. Все путалось. Операция замедлилась, но вскоре сами по себе незаметно ускорились движения. Наконец операция закончена. Санитары уносят раненого.
А теперь спать, спать!..
— Нужно отдохнуть, хотя бы несколько часов, — говорю я Гажале и Савской. — Я иду к себе в палатку, и вы не задерживайтесь... Ясно?
— Ясно, — говорит Нина Павловна и озабоченно проводит рукой по лбу. Ей еще нужно подготовить шелк для новых операций, нарезать салфетки, почистить инструменты, зарядить материалом автоклав и обеспечить стерилизацию. Да, все это необходимо...
Входит Каршин. Его нельзя узнать: в халате, лицо повязано маской.
— Я пришел прочитать вам последнюю сводку, — говорит он и тут же вынимает из кармана бутылку красного вина.
— А это специально для Нины Павловны и для вас, доктор, — «Аква вите», так называют вино медики... Это вам теперь необходимо...
На безбровом лице Каршина блуждает лукавая улыбка. Каршин? Суровый, сдержанный Каршин? Сестру назвал по имени-отчеству, меня — доктором? Не часто с ним это случается.
Я вспомнил упрек Каршина, брошенный им в день нашей первой встречи.
— У вас гражданская манера вести разговор с подчиненными, — шутливо замечаю я.
Комиссар разводит руками.
— Такова уж специфика...
— ...отношений между медиками, — заканчиваю я.
— Теперь мы в расчете, доктор... И Каршин добродушно улыбается.
Мы с тобой не поделили смерть...
Ежедневно мы эвакуировали раненых. Руководил отправкой, как и приемом, Гажала. А дело это было трудное, беспокойное. К эвакуации всегда все должно быть подготовлено: личные вещи раненых, документы воинские и медицинские, транспорт, связные. Отправку могут объявить в любое время: вечером, ночью, на рассвете, днем, в какую угодно погоду и какими угодно средствами — пешком, конным транспортом, машинами. В эвакуационном деле Гажала действительно был, как говорится, магом и чародеем. Никакая неожиданность не заставала его врасплох.
Сейчас ночь. Он сидит за столиком, составляет списки. Я смотрю на него со своего топчана. Гажала осунулся, таким я его увидел впервые в лесу: запавшие глаза, сухие губы, над воротом гимнастерки — снующий кадык. Почему-то вспомнилось: «Мы с тобой не поделили смерть...» Эти знакомые слова я произнес вслух, и Гажала, оглянувшись, улыбнулся.