— Не печальтесь, капитан, — с усталой улыбкой сказал Бородин. — Вам еще представится не один случай всех нас удивить своей доблестью. Впереди — Германия.
Бородин спрятал лицо в ладони.
— Непрошенные мысли лезут в мою голову. Гоню их прочь, а они лезут... Володя, что с ним? Опять нет писем... Фаиночка, — обратился он вдруг к Ярматовой. — Не откажите, пожалуйста, дайте старику выпить. Сто граммов спирта из своих запасов...
Ярматова перевела на меня вопросительный взгляд.
— Одобряю. Сергей Иванович, видимо, избрал такую форму признания «алкогольного наркоза»...
Ярматова обратилась ко всем:
— Никто не отказывается? Моих запасов хватит на всех.
Тут же она скрылась за марлевой занавесочкой и вышла оттуда с бутылкой и стаканами.
Бородин оживился. Разбавляя спирт водой, он сказал:
— Мрачные мысли лезут в голову. Но пусть они останутся при мне, вы ничего не слышали...
В это время в приемно-сортировочную вошел Квасов. Все уже выпили по стаканчику, когда он появился. Бородин пригласил интенданта к столу. Квасов отодвинул стакан, налитый ему Ярматовой, и с деланным надрывом сказал:
— Не могу... Сердце... Не имею права...
По тому, с какой тоской он взглянул на стакан, видно было, что поступить так ему не легко.
— Болезнь моя внутренняя, ее не видно. Когда у человека есть рана, сомнения не возникают. А моя рана скрыта от глаз... — Он сделал паузу, окинул всех испытующим взглядом: какое, мол, впечатление произвели его слова? Сообразил, что ему не сочувствуют, и примирительно заключил: — Но я не сержусь. Вас ожесточила война...
Он болезненно сгорбился и горестно покачал головой. Встал из-за стола. Резким движением, как при внезапной боли, схватился за правую половину груди и поплелся к двери.
Охмелевший Гомольский бросил ему вслед:
— Эй, капитан! Сердце помещается слева, а не справа, На всякий случай запомните эту подробность. Пригодится!..
Квасова словно огнем обдало. Но он переборол в себе гнев. Ему было выгодно не возбуждать против себя всех нас. Разочарованным голосом он ответил:
— Не завидую вашим больным, доктор...
И ушел.
Спирт не принес облегчения Бородину. Старый доктор все говорил о сыне, и мы заметили, что мимолетным фактам он придает значение вестников судьбы, как в свое время Глебов. Мрачные предчувствия овладели им.
Снова он закрыл лицо руками. Сквозь растопыренные пальцы проглядывали влажные, смятые ладонями щеки.
— Хоть бы один раз увидеть Володю, — глухо проговорил он. — Наяву. Живым... Во сне я его часто вижу мертвым...
* * *
Новым местом нашей дислокации оказался так называемый господский двор Данилово, в Польше, на границе с Восточной Пруссией.
Это была помещичья усадьба с домом-дворцом и заглохшими фонтанами в виде амуров с крылышками.
Здесь судьба снова свела Бородиных: отца и сына.
На прусской границе пулей навылет был ранен в грудь Володя.
Когда Эмилия Кравченко явилась в операционную с печальной вестью, Бородин стоял с вымытыми руками. Он только что закончил операцию и ждал нового раненого.
Как сообщить Бородину о сыне? Уже весь госпиталь облетела весть о ранении Володи. Эмилия, заикаясь, едва внятно произнесла:
— Товарищ майор, вас просят... зайти в главный корпус... В господский дом...
— Кто просит? — спокойно спросил Бородин.
— Раненый... — прошептала Эмилия.
Бородин знал почти всех своих раненых по фамилии. Порой сестра объявит: «Больному в такой-то палате плохо». Бородин спросит: «Какому?» Сестра отвечает: «Что под окном лежит, с животом»... — «А, Федин!» — догадается Бородин и тут же упрекнет: «Сестричка, госпиталь не собрание животов и ног. Нужно фамилии помнить».
Вот и сейчас он спросил о фамилии.
— Бородин, — растерянно выпалила Эмилия. — Владимир Бородин. Ваш сын... — И поспешила добавить: — Не волнуйтесь, пожалуйста, с ним все благополучно...
— Ах, Володя, — тихо повторил Бородин и опустился на табуретку. Стерильные руки положил на колени. За всю службу в армии это с ним случилось впервые. Потом медленно, механически развязал на затылке маску, снял с головы шапочку и смял ее в кулаке.
— Пойдемте вместе, — предложил я Сергею Ивановичу.