Одно за другим вставали перед моими глазами видения недавнего прошлого: беспорядочное отступление под первым внезапным ударом врага... окружение... лес. После ливня в темных, полированных лужах дрожат звезды. В моем пистолете один патрон. Я оставил его для себя. Лучше смерть, чем плен.
Хруст веток, гортанная немецкая речь, лай собаки.
Над самым моим ухом вдруг прозвучал приглушенный голос.
— Бежим так, напрямик!.. Внизу овраг, там нас никто не найдет! — Человек в ватнике схватил меня за руку и увлек за собой.
На середине склона нас заметили. Поднялась стрельба. Близко мелькали фигуры гитлеровцев.
— Теперь все, — прошептал я и схватился за пистолет. Но кобура оказалась пустой. Мой пистолет был в руках спутника. Он подносил его к своему виску.
В это время, словно из-под земли, вырос перед нами гитлеровец. Тускло лоснилась железная каска. Мгновение — и мой спутник разрядил пистолет в немца. Тот повалился на землю и покатился по склону вниз. А мы ринулись в овраг.
— Выходит, мы с тобой не поделили смерть, отныне доведется делить жизнь, — с этими словами обратился тогда ко мне Гажала. Это был он.
...Списки составлены. Фельдшер складывает их в карман. Снимает кожух с вешалки. Я делаю то же самое, и мы направляемся в приемно-сортировочную. Под валенками поскрипывает снег. Гажала окинул восторженным взглядом лес, посмотрел на светлеющее небо и шумно вздохнул.
— Порой кажется, — сказал он, — что только в России есть такие леса и такие звезды. Правда?..
В приемно-сортировочной царило оживление. Здесь уже находились все, кто должен был уехать, и среди них моряк Павлов, разведчик Антипенко.
Кто-то просил заменить простреленную ушанку, у кого-то пропал ремень. Санитары раздвигали носилки, шарили по полу, искали. Раненые проверяли свои документы, любопытства ради изучали конверты с историями болезни. Сестры разносили мешки с личными вещами отъезжающих.
В глубине палатки замечаю Бородина. Он поправляет шину весельчаку Пайкидзе, тяжело раненному осколком в бедро. Каршин раздает эвакуируемым в тыл бойцам партийные билеты и ордена (хранил он их в несгораемом сундучке). Партийный билет разведчика Антипенко тоже поврежден осколком. Билет рассматривают все. Он переходит из рук в руки.
— Придется менять, — говорит разведчик с сожалением.
— Не делай этого, — советует Сергей Павлов. — Пробитый билет счастье приносит: другой осколок убоится.
— А ведь и первый не убил, — смеется Антипенко и бережно прячет билет в карман гимнастерки.
Перед отправкой еще раз обхожу раненых, проверяю температуру, пульс, смотрю, как наложены повязки, шины. Потом вместе с Гажалой и Савской сам сопровождаю их до станции Скуратово. Все-таки это необычная эвакуация — столько тяжелораненых!
Когда подъезжали к станции, еще издали увидели поезд-»летучку». Он стоял на первом пути. Начальник поезда, подвижной белорус, утомленный бесконечными тревогами, встретил нас нетерпеливым окриком: «Давай, давай, не задерживай!» Он всякий раз встречал так, и в нашей армии слова эти получили известную популярность. «Давай, давай, не задерживай!» — насмешливо повторяли всюду в самых разнообразных ситуациях. Толстенький, кругленький, как колобок, врач катился по перрону, напоминая каждому, что погрузку нужно закончить до рассвета. Утром над этим местом появляется «рама» — немецкий корректировщик, — и если уж он прилетит, то так и жди, что вслед нагрянут бомбардировщики...
Погрузка началась. Вот понесли на носилках грузина Пайкидзе в громоздкой бедренной шине. Он морщился, стонал сквозь стиснутые зубы.
Я прошел несколько шагов с санитарами, которые несли Пайкидзе. На ходу откинул край одеяла, покрывавшего больную ногу, и убедился, что отека нет...
— Два — три месяца подлечишься в Туле, потом отправят тебя домой, и по земле грузинской будешь ходить уже без костылей...
Пайкидзе улыбнулся.
— Эх, сейчас Грузия приеду — сейчас пойду...
Из товарного, приспособленного для перевозки раненых вагона он протягивает мне руку и говорит:
— Приезжай к нам, доктор, после войны... Вино будем пить...
Из-за его спины выглядывает моряк Павлов и машет рукой.
— Передавайте всем привет. Сестричка, до свидания!
Едва моряк произнес эти слова, как над нами с ревом пронесся немецкий бомбардировщик. Он промелькнул над станцией, не произведя ни единого выстрела. Но начальник поезда всполошился и пронзительно заорал:
— Раненых в щели! Давай, не задерживай!.. В щели!!!