Оловянные, налитые кровью, глаза сверлили меня. Большинство здесь было ранено в глаза. Это особенно неприятно: озлобленный взгляд единственного глаза.
Я находился в глазной палате.
Все офицеры были пожилые и среднего возраста. Тучные, с квадратными лицами. С развитыми нижними челюстями. Лобастые. Лысеющие, со склеротическими червяками на висках. Обнаженные сытые шеи и отвисшие груди.
Мысленно воображаю их затянутыми в серо-голубые мундиры с крестами под двойными подбородками, с вскинутыми кверху левыми руками для приветствия «Хайль Гитлер», и мне становится жутко.
Все они решили, что их сейчас схватят и будут расстреливать.
— Раненых мы лечим... Здесь будет размещен советский госпиталь... Соблюдайте спокойствие... — сказал я по-немецки.
Что-то упало на пол, зазвенев. Это офицер, захлопнувший двери, уронил нож. Что он намеревался сделать: покончить с собой? Наброситься на меня? Его единственный глаз смотрел широко.
— Где ваши врачи? — спросил я.
Одноглазый офицер глухо ответил:
— Ушли. У нас нет врачей.
Это прозвучало символически.
Кто эти люди? И люди ли они? В природе происходит ряд повышений. Камни становятся растениями, растения — животными, животные — людьми, а люди — богами. Эти строки встретились мне в «Путевых картинах» Генриха Гейне. Те, кто лежат в этой палате, обратили себя в животных. Это — гестаповцы, эсэсовцы, штурмбанфюреры. Выжженная земля — это их тактика! И сыпной тиф в Междуречье — тоже. И освенцимы — тоже...
Возвращаюсь к двери. Под ногами неприятно громко поскрипывает паркет. Меня провожают угрюмые, тяжелые, мутные взгляды.
Вот он, смертельно раненный зверь в своем логове!
На лестнице преградила путь полька монашка. Она работала здесь санитаркой.
— Пане доктоже, я хочу вам кое-что показать... Идемте!
Она оглядывалась и тянулась к моему уху.
— Глаза... Мертвые глаза... — добавила она шепотом. С ума сошла эта женщина!.. О каких глазах она толкует?
В это время во дворе, куда я спускался по лестнице, промелькнули Лазарев и Каршин. Я окликнул их.
— Послушайте, что говорит эта женщина. О каких-то мертвых глазах...
Полька снова повторила свою неясную фразу — «Мертвые глаза» — и повела нас на третий этаж.
Подобрав юбки, она торопливо поднималась по лестнице.
По дороге я рассказал Лазареву об офицерском глазном отделении. О ноже, оброненном офицером.
«Не думай, что лошадь не лягнет, а собака не укусит», — упрекнул меня Лазарев за то, что я в одиночку осматривал больницу.
Монашка распахнула двери. Мы вошли в узкую комнату, заставленную стеклянными шкафами и холодильниками. Густо пахло формалином.
Один из холодильников полька открыла. Оттуда она извлекла банку с законсервированными глазными яблоками.
— Я видела, как это делали. Иезус-Мария, это было страшно.
Банка в руках монашки плясала.
— Черт возьми, да говорите же, наконец, что вы видели и что это все означает? — заорал Лазарев.
— Это — глаза военнопленных, — глухо объяснила полька. — Их вырезали у военнопленных — русских, поляков, англичан... Потом пересаживали роговицу немцам.
Мы вышли во двор, на воздух. Каршин сказал:
— Это делало фашистов более слепыми, чем зрячими!
Всех раненых немцев сосредоточили в одном корпусе. Выделили для них медикаменты и перевязочный материал. Разыскали немецких врачей в городе и отдали раненых на их попечение.
В других корпусах развернули свой госпиталь.
Личный состав госпиталя был расквартирован в ближайших коттеджах.
Коттедж, в котором поместились Лазарев, Каршин и я, принадлежал семье Ольтенов. Людвиг, глава семьи, рабочий, погиб два года назад во время бомбежки. Осталась жена с двумя детьми. Выцветшая, исстрадавшаяся женщина...
Ребята, как загнанные зверьки, жались к матери. Они не отступали от нее и поглядывали исподлобья на нас, стараясь угадать намерения незнакомых людей: не собираемся ли мы причинить им вред?
Потом привыкли. Мы даже стали друзьями.
Фрау Ольтен, вытирая передником глаза, делилась со мной:
— Нам с мужем не нужно было чужой земли и чужих богатств. Вот мое жизненное пространство: мой дом, мой садик... Муж трудился, я — тоже. Во всем мире так работают люди — в России, во Франции, в Польше. Тот, кто трудится, тому не нужно чужое... Нам задурили голову победами... Целыми днями играли марши. Забивали гвозди в гроб Германии. Хоронили нас... Проклятый Гитлер!