В тишине за дверью слышны были шаги Клавы.
Вспомнился разговор с профессором Юдиным: «При кровоточащей язве оперируйте на высоте кровотечения». Но как взять ее без пульса на операционный стол? Ведь умрет под ножом. Кто-то из хирургов сказал: «Когда умирает больной под ножом, умирает и хирург». Так что же — оперировать? Рискнуть?
Врачи и сестры склонились над Лидой. Я видел лишь голову девушки: от выпуклого лба на пол хлынули светлой струей волосы. Тонкий, словно изваянный, профиль ее выражал одновременно страдание и несломленную гордость. «Выстояла!» — безмолвно говорило лицо девушки. Я подумал в это время: какой страшный и длинный путь прошла Лида, а смерть встречает на пороге своего дома.
Минуло еще несколько минут. Выхожу в коридор. Встречаюсь глазами с Клавой. Ее взгляд был взглядом человека, ожидающего приговор.
— Сохраняйте мужество, — коротко сказал я и прошел к Лазареву.
С начальником поделился сомнениями.
— Вы считаете, что переливание не помогает потому, что продолжается кровотечение, — сделал вывод Лазарев.
— Да, — ответил я.
Голубоватый табачный дым плавал в воздухе. Лазарев вслух рассуждал:
— Вмешательство смерти в такие дни просто чудовищно.
Мы молча поднялись и направились в операционную.
...Что сказать об операции, которую я делал, когда мир облетала весть о конце войны. За окном гремело «ура». Взлетали в небо солдатские пилотки. Кончилась война! Неужели это правда? Но в эту минуту я не мог со всеми разделить радость. На столе лежала умирающая девушка. Словно две волны катились навстречу друг другу: одна — пенящаяся счастьем, другая — мутная, холодная, и обе они сшибались в наших сердцах.
Плотным кольцом обступили стол врачи и сестры.
Это было какое-то особое, непередаваемое ощущение: операция на рубеже мира. На всех просторах земли отступила смерть, неужели же она не отступит здесь, в этой комнате, на этом столе?
Глухо позванивали инструменты. Щелкали зажимы.
Кровоточащий сосуд был уже обезврежен.
— Пульс! Пульс! Появился пульс! — вскричала Аленушка.
Губы Лиды покраснели. Словно кто-то коснулся их розовой кистью.
Накладываю последний шов на рану.
Тут произошло нечто невероятное. Общая радость прорвалась шумным весенним потоком. Первой выкрикнула «ура» Ярматова. Вслед за ней одним дыханием — Гомольский, Лазарев, Каршин, Фокина, Кравченко, все, кто был в операционной. Я тоже закричал «ура».
Нас теперь не сковывали строгости операционных порядков.
Из зала все высыпали в коридор. Там уже собрались раненые. Они поздравляли друг друга, обнимались, стукаясь шинами и костылями.
Конец войны! Конец войны! Сколько ждали мы этого счастливого дня!
Рядом Гомольский объявлял Клаве:
— И Лида будет праздновать победу.
По шоссе, мимо нашего госпиталя, проходили толпы людей, возвращавшихся на родину. Шли пешком, ехали на велосипедах, на повозках, в автомобилях... с впряженными в них лошадьми. Француз в берете проехал на ослике. Кто-то нес на руках пожилую женщину. Развевались знамена — чешские, польские, венгерские. Пестрели лоскутки цветов национальных флагов в петлицах, на рукавах, на шапках. Исстрадавшиеся, но счастливые люди нескончаемым потоком шли по дороге мимо госпиталя и пели песни на всех языках мира. В них звучало торжество освобождения. Домой! Домой!!!
Многотысячный человеческий поток бурлил за окном. Вчерашние рабы расправляли грудь.
Когда в коридоре послышалось позванивание коляски, мы все оглянулись. Перевозили в палату Лиду.
Жизнь!
Миру и этой девушке возвращалась жизнь.
* * *
Послевоенным ветром разбросало всех нас по стране: Бородин из Польши вместе с сыном вернулся в Смоленск и сейчас там работает; Лазарев возглавляет госпиталь в Сибири (с ним случилось несчастье, он заболел туберкулезом горла); Каршин перешел на партийную работу — теперь он секретарь райкома; Люба Фокина — старшая операционная сестра в больнице, в одном из белорусских городков; Тамара-Аленушка окончила медицинский институт и приобщилась к хирургии; Гомольский и Ярматова поселились в Узбекистане, счастливы, растят двух ребят; в Куйбышеве шофером работает Сережа Гусев. О нем я прочитал заметку в газете — отличился в альпинистском штурме, получил звание мастера спорта.
Время от времени, случайно, где-нибудь в толпе или поезде, во время отдыха на морском берегу, встречаю я наших раненых. «Помните, доктор, Авраменко? Он перед вами». Или: «Это я и есть — Глебов. Вы меня «фаталистом» называли...»