Завязываются длинные разговоры.
Вернувшись в Киев, прежде всего я направился к матери Анатолия Гажалы. Его предсмертные слова всегда звучали в моих ушах: «Помогите моей матери...» Я не знал, как помочь матери, как утешить ее.
Мне было известно, что мать Гажалы — пожилая, слепнущая женщина и что она тяжело больна. Тогда в госпитале мы решили не сообщать ей о смерти сына. «Сколько ей осталось жить? Пусть свой путь завершает, полагая, что сын ее жив». С тех пор регулярно мы посылали ей деньги. Сначала от имени Анатолия, а потом — от коллектива госпиталя, объяснив это особыми условиями, в каких находится Гажала.
Слова не могут вместить большого счастья или большого горя. Человек тогда кричит или поет. Пять лет я не был в Киеве. Я шел посреди улицы и пел, обращая на себя внимание прохожих. Песня не имела слов.
На улице Ленина, в глубине одного двора, я нашел двухэтажный домик. Здесь жил Анатолий Гажала.
Постучал в двери. Послышался скрип кровати, потом шарканье туфель, потом возня у дверей: кто-то долго шарил, нащупывая засов, как бывает в темной комнате. Но на дворе стоял день, и я понял, что открывает дверь слепой человек. «Это — мать», — мелькнула догадка.
Впустила меня в дом старушка. Незрячие, неподвижные глаза смотрели мимо меня, через плечо, во двор. Коричневые мешки под глазами, матовая прозрачность лица, отечные щеки свидетельствовали о болезни.
— Кто здесь? — спросила старушка, наугад отступая, чтобы позволить мне переступить порог. Голос у нее был ласковый, просительный, материнский.
— Я от Анатолия, сына вашего... Привет привез вам, — объявил я.
— От Анатолия? — вздрогнула женщина. — Что же я стою, глупая?.. Прошу вас, раздевайтесь, садитесь. Боже мой, как это все неожиданно!
Мать нащупала дрожащей рукой стул, пододвинула, а сама опустилась на диван, что стоял у стены.
— Вот уже два года, как мы не получаем писем... Что с ним? Вы давно его видели?..
— Нет, недавно, — не задумываясь, ответил я.
Матери Славина в свое время я сказал правду. Но этой больной, ослепшей женщине, стоявшей на краю могилы, я не имел права ответить иначе.
— Вы привезли письмо от сына?
— Привез, — не колеблясь, ответил я и отстегнул пуговицу над боковым карманом гимнастерки. Во что бы то ни стало нужно было сохранить видимость правды и не возбуждать подозрений. Все, что я говорил, стоило тихой, материнской радости, какую излучало ее лицо.
— Последний раз я виделся с ним в Германии, под Бранденбургом. Он был в партизанских отрядах, поэтому не мог вам писать. Теперь он выехал в продолжительную командировку за границу. На войне всегда возникают самые неожиданные ситуации...
Мать Гажалы попросила меня прочесть письмо: ведь она утратила зрение. Шурша бумагой, я читал. В этом «письме» Анатолий представлял меня своей матери: «В случае нужды он поможет тебе». Письмо заканчивалось поздравлением с Победой и пожеланием счастья.
...За окном прошумела минутная майская гроза. Я вышел на улицу. Начинало проясняться, и косой светло-желтый луч солнца осветил зелень каштанов, улыбки на лицах прохожих. В неводах, сотканных из лучей, словно пойманные зеленые рыбки, трепетали мокрые от дождя листья. Автомобили оставляли за собой искристый веер брызг, в них вспыхивала радуга. Воздух над городом был чист и прозрачен.
И странно: в эту минуту я и сам поверил, что Гажала жив. Живы Катя Уманская, Нина Савская, жив Славин, живы все те, кто пролил кровь, защищая Родину.
Тех, кто отдал свою жизнь и кого я близко знал, я и в самом деле увидел в этом светящемся победой городе, в первом послегрозовом луче солнца.