– Тридцать шесть. Сложи вместе, и получится шестьдесят девять.
– Ты очень хорош в математике.
– Кто занимался математикой? – спросил Меррик.
– Загадка разгадана, – прошептал Джульен и закатил глаза. Он был таким милым, изображая отвращение, что Реми пришлось остановить себя от желания схватить его и поцеловать. – Пошли.
Они быстро добрались до его комнаты в конце коридора. Он толкнул дверь и сорвал небольшой листочек сложенной бумаги с двери. Он посмотрел на записку, улыбнулся и засунул ее в карман. Как только они оказались в комнате с запертой дверью, Джульен притянул ее к себе. Реми подняла руку и прикрыла его рот.
– Никаких поцелуев. Сперва ты хотел поговорить, – напомнила она.
– Я не мофу фаварить ф тфаей рукой на мофем рту.
– Что? – перепросила она, убирая руку.
– Я не могу говорить с твоей рукой на моей рту, – повторил Джульен.
– Хорошо, говори. Я буду сидеть на безопасном расстоянии и слушать. – Реми выбрала кресло и села в двух метрах от кровати, на которую сел Джульен. Она была впечатлена его спальней. Стены были элегантного нефритово-зеленого цвета, а кровать обрамлена антикварными бра. Стены увешаны красивыми, но странными картинами, и каждая поверхность была безупречна.
– Твоя комната очень чистая, – сказала она. – Это неестественно.
– Салена наняла домработницу. Не моя идея. Я не настолько разбалован.
– Я хочу знать о Салене. Она слишком красивая, она живет с тобой, но она не твой ассистент, и все же она наняла домработницу.
– И она видела меня обнаженным. Часто. Просто чтобы ты знала все.
– Надеюсь, есть хорошее объяснение. – Реми не была ревнивицей, но все же довольно быстро привыкла к идее быть единственной женщиной, которая видела Джульена обнаженным.
– Есть. И она связана с тем, почему я, понимаешь...
– Непорочен?
– Это дипломатический термин для парня, который никогда не трахался.
– Я пытаюсь быть дипломатом. Это лучше, чем сорвать с тебя одежду, – ответила Реми и села на свои руки, напоминая себе позволить ему говорить, прежде чем начнется срывание одежды.
– Я бы предпочел, чтобы ты просто сорвала с меня одежду.
– Говори, – приказала она.
– Хорошо, говорю. Просто... Это вроде как все изменит, когда я начну.
– Изменит что? Что такое?
– Причина, из-за которой я девственник, и причина, почему Салена живет со мной, и причина, почему у меня есть домработница, которая держит все в безупречном порядке и продезинфицированным, и причина, почему я жил с родителями до прошлого года, когда наконец не смог выносить их, и причина, почему я не отправил письма, написанные для тебя...
– Что за причина?
Джульен сделал глубокий вдох. Казалось, он собирался с духом. – Салена не мой ассистент, но она работает на нас.
– Что она делает?
– Она мой врач. Доктор Салена Кар – онколог.
Реми разинула рот. Она быстро его закрыла. Ее желание к Джульену сразу же превратилось в жалость, сострадание и страх.
– У тебя есть живущий по месту работы онколог? – прошептала она.
– Да.
– Что у тебя?
Джульен снова вздохнул.
– Не то, что у меня есть. А что было.
– И это?
– Лейкемия, Реми. Через две недели после того, как мы почти занялись сексом, у меня диагностировали лейкемию.
Глава
4
Никаких фамилий
– Лейкемия, – повторила Реми. Ее губы формировали слово, но язык хотел выплюнуть его, отвергал слово, правду, страдания, который пережил Джульен.
– Острый миелоидный лейкоз, если быть точным.
– Это звучит... плохо.
Джульен немного усмехнулся.
– Хорошей лейкемии не существует.
– Нет, – выдохнула Реми, ее руки дрожали от шока. – Не существует. Что произошло?
Джульен пожал плечами и выдохнул. Она поняла, что он не хотел рассказывать, но она должна была услышать ее. Каждое слово.
– В ночь рождественской вечеринки, ты подумала, что я старше, чем был. Почему?
– Я не знаю, – ответила она. – Ты был почти шесть футов ростом, и в руке был бокал вина.
– Я думал, вино заставило тебя думать, что я был старше.
– Это, а еще и каким умным и забавным ты был. Я удивилась, что родители разрешили тебе пить вино.
– Обычно не разрешали. Но в тот день меня мучили головные боли. И на вечеринке стало хуже. Папа сказал, что я могу выпить один бокал вина, и, если это не поможет, мне стоит просто прилечь в одной из гостевых спален. Они нашли меня, когда пришло время уезжать. Поэтому мама искала меня.
– Ты не говорил, что тогда у тебя болела голова.
– У меня всю неделю периодически болела голова. Когда я увидел тебя, и мы начали общаться, она исчезла. Но следующим днем она вернулась. Через неделю после Рождества начали появляться синяки, которые не проходили. Я, наконец, сказал маме, что со мной что-то не так, и показал ей синяки на животе. Следующим днем в кабинете врача во время анализа крови, мама плакала, а доктор смотрел на мою кровь в пробирке и хмурился.
– Хмуриться не к добру, – сказала Реми, ее руки дрожали, словно это она была в той комнате, рядом с Джульеном, и видела, как врач втыкал иглу ему в руку.
– Врач сказал, что проведет несколько анализов, и, скорее всего, у меня будет А.
– А?
– А 11– это анемия, которую легко лечить, и она бы объяснила синяки и головные боли. По анализам я получил С12. Рак. Они сразу же поместили меня в больницу. Затем домой на несколько дней. Затем опять в больницу. После трансплантации костного мозга, я по большей части жил в больнице.
– Насколько плохо все было?
– Плохо, – просто ответил он. – Но рак – это всегда плохо. С ним или плохо, или еще хуже. Мой был плохой, так что могло быть и хуже. Это ты себе говоришь, чтобы пережить ночь. Мой поддавался лечению, даже излечению. Не все С такие.
Ее сердце колотилось в ее груди. Джульен говорил о годах на пороге смерти так непринужденно, слишком непринужденно.
– Значит тебе лучше? Полностью?
– Видишь это? – Джульен указал на график на стене. – Это календарь на пять лет. Один год и одиннадцать месяцев ремиссии. Тогда и начинается отсчет. Если через пять лет я все еще буду чист, тогда буду считаться здоровым. Но в данный момент вероятность рецидива крайне мала.
– Хорошо, – ответила она и выдохнула, хотя не помнила, как задержала дыхание.
– Но тебе стоит знать, есть некоторые затяжные проблемы. Я бы позвал Салену рассказать тебе все грязные детали, но думаю, они немного занята сейчас.
Реми встала и подошла к его кровати. Она прикоснулась к его щеке.
– Я хочу, чтобы ты рассказал, не кто-то другой.
Он пожал плечами и перекатился на спину. Не в состоянии оставаться вдали от него, она вытянулась рядом с ним. Джульен уставился на потолок. Она уставилась на Джульена.
– Хорошо, грязные детали. Лейкемия отстой. Несколько месяцев подряд я жил в больнице. Радиация превращает тебя в скелет. Ни один подросток не хочет весить сорок килограмм. Затем идет химия и стероиды, и тебя раздувает как шар. Скелет. Толстый. Скелет. Толстый. Я запретил камеры. Существует буквально ноль фотографий меня от семнадцати до девятнадцати.
– Я гадала, почему не смогла найти ни одной твоей фотографии. Твоя семья постоянно в новостях.
– Даже в хорошие дни, с нормальным самочувствием, мама не выпускала меня из дома. Все лечение убивает иммунную систему.
– Домашний арест?
– Практически, – ответил Джульен. – Не ее вина. Мама и папа ни с кем не говорили о моей болезни, потому что я просил их не говорить, и они уважали это.
– Ты был болен. Здесь нечего стыдиться.
– Теперь я это знаю. Сложнее принять, когда тебе семнадцать и ты лысый, и были дни, когда даже в ванную невозможно было ходить без посторонней помощи. Я не хотел посетителей. Я не хотел людей рядом с собой. Только хотел пройти через все и вернуть свою жизнь.
– Понимаю, но все же... Боже, я не знала, что ты был болен, я бы никогда не позволила своей семье говорить о твоей семье, даже за кухонным столом. Эта глупая вражда закончилась, если бы мне пришлось связать, заткнуть рот и посадить на цепь каждого до последнего родственника и бросить их в подвал.
– Извращенно, – сказал Джульен. Реми ущипнула его за руку. – Прости.
– Не стоит, – ответила Реми. – Продолжай. Я хочу знать все.
– Следующая часть постыдная.
– Джульен, расскажи. Пожалуйста, расскажи.
– Я стерилен, – произнес Джульен. Он посмотрел на нее и сосредоточенно уставился в потолок.
– То есть, стерилен-стерилен? Навсегда?
– Химиотерапия плюс пересадка костного мозга означают попрощайся с фертильностью навсегда. Но есть вероятность однажды родить ребенка. Они заморозили часть моей спермы.
– Это было умно. – Она говорила то, что должна была сказать, как ей казалось, быть спокойной, рациональной несмотря на то, что в животе Реми кипели невысказанные эмоции – горе, печаль, облегчение... столько облегчения, что он живой и рассказывает свою историю.
– Умно и ужасно. К слову, об унижении, было не очень приятно сидеть перед врачом рядом с мамой, и обсуждать сперму.
– О Боже, бедняга. – Реми едва не расплакалась от мысли, через что Джульену пришлось пройти. Она испытала желание, почти физическое, вернуться во времени и каким-то образом быть рядом с ним и ради него, пока он проходил через все это.
– Ага, это был плохой день. – Он мягко усмехнулся и потер лоб. – Не думаю, что мама тоже когда-нибудь оправиться от «Спасем сперму Джульена» разговора. Так или иначе, я подумал, что ты должна знать эту часть в первую очередь.
– Мои лошади – мои дети. Больше мне не надо, – ответила она и поняла, что они уже говорят о будущем. С чего вдруг? Она не знала. Сейчас ей было все равно. – Это не тревожит меня.
– Серьезно?
– Серьезно. Есть что-то еще, что мне нужно знать? – спросила она.
– Больше нечего рассказывать. О, кроме этого. Два года после диагноза, и я, наконец, в ремиссии. После приблизительно шести месяцев я начал чувствовать себя сносно. И выглядел тоже сносно. Волосы отрастали. Они были короткими, но хотя бы были. Я не мог дождаться, когда выйду из дома. Я готовился к колледжу и был более чем готов завести девушку.
– И заниматься сексом? – подразнила она.