— Космос, что ли? — неохотно откликнулся генерал. — Только о космосе и думаете, как будто на нем клином свет сошелся. Мало ли еще, кроме космоса, есть… Но это не наша тема, — снова подчеркнул он.
— Понимаю. Больше вопросов не задаю.
— А я задам, — сказал генерал. — Ты счастлив, Павел?
— Я? — Пашка задумался. — Ну как сказать… почему бы и нет? Живу нормально. Детей вырастил. Жена в норме, пилит не особенно. Что еще надо? Отдушина есть.
— Что такое?
— Я говорю, своя отдушина имеется. На пятачок по субботам хожу. Ну где мы встретились… Там у меня друзья, приятели. Ты, может, не поймешь?
— Почему же, понимаю. Своего рода хобби.
— Отдушина.
— Я понял. Очень точное слово, Паша, — задумчиво проговорил генерал. — А я сюда хожу.
— Именно сюда? — удивился Пашка.
Он подумал, что генерал, наверное, работает в институте за высокой стеной. Пашка видел: один раз туда какой‑то маршал ехал.
— Сюда, мне тут близко, — подтвердил генерал. — Люблю вот так полеживать. Или стою. Наедине с собой.
— Кому что нравится…
— Молодость вспоминаю. Вот такая, брат, отдушина. Много воды утекло. Ты уже и воевать разучился. А зря, лейтенант!
— Ну, кабы по — старому…
— Все равно. Павшие нам не простят. Тот же майор Петренко…
— Вот и я говорю, генерал: если бы по — старому. Я еще сто раз в атаку пойду, и пусть меня сто раз убьют, только бы не было этой проклятой войны! — Повысив голос, Пашка тотчас же спохватился: не слишком ли круто взял?
Но генерал не сказал ни слова, он как будто даже кивнул согласно.
— А майор Петренко золотой мужик был, век не забуду, — успокоившись, продолжал Пашка. — Помню, как он мне по морде врезал — искры посыпались!
— Обижаешься?
— Ну что ты, никакой обиды. Мало бил! Когда он тот раз нагрянул, я с перепою галифе задом наперед напялил. А рота уже должна была с привала сняться. Ты же помнишь, я думаю. Это еще на левом берегу Днепра случилось. Мне тогда и штрафбата мало было!
— Петренко знал, кому орден, а кого в штрафбат. За Днепр ты должен был Героя получить.
— Ну, Героя… — смутился Пашка. — Да и не я первый Днепр преодолел. — Пашка засмеялся. — Плыву, а сам синяк под глазом щупаю. Сказал после, что в штыковой схлопотал. А это мне мой майор засветил! Но к ордену за Днепр все‑таки представил. Я его уже после войны получил.
— Герой Советского Союза полковник Петренко был уже мертв. Ему сам Жуков Звезду повесил. Утром повесил, а вечером…
— И не поносил, значит?
— В Трептов — парке лежит. Я всегда хожу, когда в Берлине бываю.
— Не знал. Тут недавно у нас путевки в ГДР были… В следующий раз, когда будут, обязательно съезжу.
— Съезди, съезди, лейтенант, поклонись. Под Коростенем ты тоже с тех пор не бывал?
— Да я и места не найду. Как в тумане… Грязь была. Снег шел. Вот лицо твое хорошо запомнил. Помоложе было… «Небо, — сказал, — в алмазах».
— Отметем несущественное. Ты санинструктора Зою помнишь, лейтенант? — тихо спросил генерал.
— Зойку‑то? Нашу Зойку? Как не помнить, помню хорошо! — воскликнул Пашка, опять оживившись. — Хорошая была девка! Она меня матюгальником звала. Не знаю, жива или нет… В нее весь полк втрескался. Сам Петренко ухаживал.
— Знаю, лейтенант. Это было.
— Да и я, — осклабился Пашка, — попытку делал. Получил от ворот поворот.
— Знаю, лейтенант.
— Знаешь? Так она что… с тобой делилась или как? Я же в уединенном месте…
— Хочешь знать? Все проще простого. Я ее любил.
— Да — а?..
— На Днепре, в тот день, когда майор тебе фонарь повесил, мы стали близкими. Никто этого не знал. Зоя этого не хотела.
— Вот так история! — удивился Пашка. — А у меня и в мыслях не было. Как же ты всех обскакал?
— Мы с ней в одной школе учились, до войны знакомы были. Потом встретились на фронте. В общем, простая история.
— Понятно. Молодец Зойка! Отдала предпочтение сержанту. Это редко бывало. Повидать бы ее сейчас.
— Нельзя, лейтенант.
— Почему?
— Она в том же бою погибла.
— Не может быть! Зойка погибла?
И Пашка умолк, пораженный.
— Когда я тебя тащил, уже знал, что ее нет в живых. Сам и похоронил под пулями.
— В том же бою?
— В том же. Когда уже наметилось окружение, я просил ее вырываться с ранеными — немец петлю еще не затянул. Она осталась. Из‑за меня осталась, лейтенант. Я уцелел, а она погибла. В том же бою,
— повторил генерал. — Под Коростенем.
Он говорил тихо. У него еле — еле двигались губы.
— Да, жаль женщину. Зойка! Не знал, — вздохнул Пашка. — А сказали, что небо в алмазах, товарищ генерал? Выходит, не было его, в алмазах…
У генерала дернулась и запрыгала нижняя губа.
— Не было, лейтенант. С тех пор и не стало. Первая и единственная моя любовь…
— Выходит, вы так и не женились?
— Почему. Женат. Жена есть, дети. И внуки, как у тебя. Но любовь там осталась, под Коростенем. Не могу забыть Зою, лейтенант! Вот и сейчас она передо мною как живая стоит. Тебя встретил… и как вчера все это было. Самые счастливые дни, они там, на Днепре, остались.
Генерал отвернулся. У него часто прыгала губа.
— У — у… фашисты — гады! — с натугой выдавил Пашка. Кулаки у него сжались. Он медленно поднялся. — Гады, гады! Товарищ генерал, я… это самое… сейчас попробую.
— Что? — вяло отозвался генерал.
— Ну… что вы просили. Может, смогу по — старому. Я сейчас… одну минуту…
Пашка стоял, пружиня на раскоряченных ногах, словно готовился к прыжку. Оттопыренные руки со сжатыми кулаками подрагивали. Перекошенное яростью Пашкино лицо наливалось злой темной кровью.
Обернувшись к Пашке, генерал чуть привстал.
— А — а-а — а-а! — взревел лейтенант. — Ммать вашу… в бо — ога — аа… в ка — амешки — и!..
Бешеный мат яростно покатился на равнину с бугра. Непроизносимые слова летели над рекой, над лугом — к деревне и еще дальше, к лесу, и казалось невероятным, что они изрыгаются всего лишь одной человеческой глоткой. Какой‑то штатский возник у бугра и кинулся наверх, но генерал движением руки обратил его вспять. Он вскочил и, вздымая кулаки над головой, закричал:
— Давай, Паша, кр — руши — ы, дави их, гадов!
— Все, — истратив силы, хрипло выдохнул Пашка. — Может, голос сорвал… Но выдал! Как в атаке побывал, — смущенно улыбнулся он. — Люди не сбегутся?
— Какие люди! Ты их всех замертво уложил! Ну воин! Ну орел! И голос не сорвал! — Генерал облапил Пашку, расцеловал и потряс за плечи. — Пашка, лейтенант, дружок мой фронтовой! Где ты был? Где был?..
— Тут я, тут, Славка.
— Вот мы и встретились! Встретились, Паша!
— Точно, встретились.
Они по — братски тузили друг друга, отталкивали, а потом снова обнимались. А когда опустились на землю, глаза у них были мокрые, а лица красные и радостные.
— Ты молодец, лейтенант! — сказал генерал. Он посмотрел на часы. — Жаль, время поджимает…
— Что, и в субботу работаете? — участливо осведомился Пашка.
— Понедельник, суббота — разницы нет. Ты, Павел, конечно, помнишь, что война началась на рассвете в воскресенье. Так что служба выходных не знает. Скажи‑ка мне твой адрес.
— Зачем?
— Как зачем? Ты что, встретиться не хочешь?
— Еще как хочу! — воскликнул Пашка. — А можно? Я и ты…
— Я и ты… Я‑то ничего, а ты странно ведешь себя, Паша. Стыдись.
— Заклинило, товарищ генерал. В себя не приду.
— Стареешь.
— А ты поставь себя на мое место.
— Давай, Паша, адрес. Телефон есть?
— Имеется. Я тоже не последний человек в своем коллективе. Записывай. — И Пашка назвал номер телефона.
— Запомню. Мне, Паша, подчиненные кличку повесили: живой компьютер.
— Точно! — хмыкнул Пашка.
— Ну вот и пора. — Генерал стал подыматься. — Я тебе позвоню на днях, заедешь вечерком. — Он подмигнул Пашке. — Хотя бы на орден посмотришь, который я за тебя получил, товарищ лейтенант.
— Хороший хоть орден?