Внимательно слушая Сэйдана и Гиду, успеваю смотреть по сторонам, разглядывая доступные мне лица. На всех виднеется решительность. Все прекрасно знают, что сегодняшний день может стать для них последним, все прекрасно знают, что у охраны нет тормозов и нет запретов, они вольны творить что угодно, однако даже зная это, ни на ком не видна хотя бы толика испуга, в отличии от меня. Я в ужасе, и сделаю все, чтобы сегодняшний день не только не стал для меня последним, но и чтобы мы победили, выстояли за то, что стало нашим домом.
Неужели и я готова сказать, что эта тюрьма — мой дом, пусть всего на ближайшие десять лет? Да, готова. Пусть я и не нашла целую ораву друзей, которые с легкостью могут отдать за меня жизнь, но зато я нашла тех, кто внес свой вклад в мою жизнь здесь, нашла места, которые стали любимыми. Например, могилы на заднем дворе. Казалось бы, что может быть волшебного в том месте? Атмосфера там просто невероятная, настолько невероятная, что даже самый красноречивый писатель не сможет передать ее на бумаге. А хранилище? Ох, оно стало подобием рая, светлого кусочка в этой наполненной мраком тюрьме. Подоконник, на котором мы сидели с Драгоном, кладовка, служащая комнатой для Гиды… все это стало мне дорого, и благодаря этому, я была уверена, что десять лет мне будут нипочем.
Нет, не могу лишиться всего этого. Кто знает, что будет в колонии, эта тюрьма обладает чем-то таким, что отличает ее от других, и я не хочу уезжать отсюда, не хочу, чтобы меня перевели к непонятным детишкам. Я не хочу изучать новые правила и знакомиться с новыми людьми. Там не будет Адена, Гиды и Драгона — самых близких мне людей здесь. Чувствуя, что вот-вот расплачусь, заставляю себя не думать о подобном, сейчас надо сконцентрироваться на том, что нам предстоит.
— Вы должны быть готовы ко всему, — по залу разносится голос Сэйдана. — Они будут вооружены, и, как только мы вывалимся на улицу, будьте внимательны.
Мы решили поднять бунт в день, когда нас будут собирать, чтобы распределить кого куда отправлять. По нашим предположениям бунт будет во дворе и, черт возьми, у меня никак не получается выгнать из головы картинку, на которой изображен снег в крови. Нужно немедленно прекратить, мысли материальны, я не должна об этом думать.
— Они должны увидеть, что мы не собираемся отдавать им это место просто так. Мы не собираемся переводиться в другое место и отбывать срок по другим правилам. Мы построили жизнь в этой тюрьме, она стала нашим государством, отдельным миром в Кертле, и неужели мы должны позволять кому-то отбирать нашу землю? — продолжает Драгон, а я ловлю себя на мысли, что впервые вижу его таким серьезным.
— Мы готовились к бунту, — говорит один из заключенных делая шаг вперед. — Учились бороться до рассвета. Мы хотели отомстить охране за то, что у нас появился очередной труп. Несмотря на то, что нас распределили по цвету, на то, что один цвет ненавидит другого, мы все семья. Последние жертвы появлялись от рук охранников, это знает любой, и Скейта, мы уверены, тоже убили охранники, потому что он умер после комендантского часа, а все мы знаем, насколько охрана становится жестока по отношению к заключенному, когда он не на своем месте после указанного часа.
— Это было глупо, — отвечает ему Аден, — не только охрана виновата в смерти некоторых. Вы не знаете наверняка, и за такой бунт по детской причине, вы могли бы очень сильно заплатить. Здесь сидят убийцы, некоторые из них носят этот ярлык не потому, что попал сюда по несправедливости, есть настоящие, кто делал это для того, чтобы получить удовольствие. В тюрьме плевать на жизнь заключенного, так почему, по вашему, кто-то из убийц не может получить кайф еще раз, зная, что это приведет всего лишь к тому, что тело вынесут и закопают на заднем дворе, вскоре вовсе забыв об убитом?
— Мы были злы! — оправдывается заключенный. — Мы устали быть для них зоопарком, а не людьми!
— Ты в тюрьме, очнись! — рявкает Кэндал.
— Ты в Кертле, — добавляет спокойно Гида, — мы животные не только в тюрьме.
Он ничего не отвечает, просто сделав шаг назад и снова слившись с толпой. Несколько секунд в зале царит молчание.
— У нас несколько коротких дней, когда охрана будет приходить на проверку, не делайте глупостей и ведите себя, как ни в чем не бывало. У них чуйка в разы лучше, чем вы думаете, и бойцы из них в разы лучше, чем вы можете себе представить, — заявляет Йери. — А теперь расходитесь.
Когда в зале остаюсь только я и домовые, подхожу к Адену, потирая ладони. Я очень волнуюсь, так сильно, что даже морозит. Они что-то обсуждают, пока я стою рядом, думая о своем. Как такового плана у нас нет, надо всего лишь следовать трем правилам: кричать о том, что не собираемся отдавать эту тюрьму; стараться не быть убитым; бороться со всей силой, если дойдет до боя. А до боя дойдет, охрана примет силу, не получив повиновения от заключенных, а заключенные в свою очередь, не позволят обращаться с собой как со скотом, не позволят применять на них эту самую силу. Это будет настоящая мешанина, месиво из тел и криков, гул, от которого будет стучать в голове еще несколько дней. Я злюсь из-за того, что угодила в тюрьму в самый неподходящий момент, но и одновременно рада этому, потому что… да черт с этим потому что, мне страшно, вот что главное.