Выражение лица Сэйдана меняется. Нет, оно не становится более жестким, чем уже есть. Оно становится печальным. Я вижу, как он борется с тем, чтобы убрать эту печаль от моих глаз, чтобы я не видела этой слабости, но у него ничего не выходит, поэтому ему остается только отвернуться, направив свой взгляд на стену холодного бетонного цвета. В моих планах не было бить его этими словами, я всего лишь сказала правду. Своим высказыванием Сэйдан убедил меня в правдивости тех слов, сказанных мною минуту назад.
Много ли людей, похожих на этого парня, обитает здесь? У многих ли неоправданная жестокость? Желания узнавать это у меня нет, но почему-то я уверена, что таких много. Эта колония... можно ли ее вообще назвать так теперь? Впрочем, не важно! Это место, оно само является причиной жестокости некоторых. И мои слова подтверждаются, когда Сэйдан произносит следующее:
— Ты думаешь, я просто жестокий от нечего делать? — и его взгляд снова возвращается ко мне. Печали на лице как не бывало. — Ты здесь несколько дней, Адэна, а я несколько лет. Ты думаешь, что спустя пару лет не станешь жестокой, наконец-то осознав, что попала сюда по несправедливости? Да, я знаю твою историю, — добавляет он, увидев на моем лице удивление. — Я знаю историю каждого здесь. Как и Аден, как и Кэндал, как и Гида, как и еще пару ребят. Мы — одни из первых, кто попал сюда. После Адена пришла Гида, после Гиды пришел я, после меня пришел Кэндал, но мы не стали друзьями, не превратились в команду, в кучку гребаных жестоких молокососов, мы стали врагами, и враги по сей день. Кэндал не упустит момента, чтобы повесить лживый ярлык на кого-то из нас; Аден не упустит момента, чтобы напугать кого-то до смерти, рассказав какую-нибудь историю, ведь он может позволить себе это, потому что он первый, он «старший» здесь; а Гида... — запнувшись, он хмыкает, — а Гида не упустит момента, чтобы убедить, что вокруг одни враги и надо всегда быть готовой к бою, в правдивости же, используя тебя как грушу, развлечение. Ты глупая, если начнешь верить кому-то здесь. Эти люди... они отшельники, бездомные и агрессивные, жестокие и лишенные здравого ума. Это единственное, что является правдой.
— И ты входишь в их число? — с придыханием спрашиваю я, хотя и так знаю ответ.
Зрачки Сэйдана будто увеличиваются, когда он отвечает:
— И я вхожу в их число, скоро войдешь и ты.
Мне нечего сказать, чувствую лишь, как дрожь охватывает тело изнутри, всплывает желание спрыгнуть с коробок и убежать, но я больше не позволю себе такой роскоши. Ничто не заставит меня бежать. Я готова смотреть своим страхам в лицо.
Это единственное, что является правдой. Так это или очередная ложь, которую решил скормить мне один из трех... четырех. Сколько их, этих первых?
— Это не колония, Адэна, — вдруг хрипло произносит Сэйдан. — Не слушай, что тебе говорят... Нет, не вспоминай, что тебе говорили про это место. В нашем городе сплошь и рядом тупые законы, детские колонии выглядят не так, в детских колониях не сидят такие, как мы. Это тюрьма, девочка. Т-Ю-Р-Ь-М-А. Тюрьма и психбольница в одном. Мы сброд. Мы смрад для города. Но в первую очередь почти все мы — жертвы несправедливости.
Я впитываю каждое его слово, а потом невольно засматриваюсь на него, а он на меня. Сейчас, в эту секунду, Сэйдан не выглядит как враг, он выглядит, как друг. Красиво лгать — это дар, и у меня нет доказательств того, что парень не лжет.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — снова говорит он. — Я убеждаю тебя, что здесь нельзя никому верить, и одновременно говорю о правде. Удивительно, верно? Но я не заставляю тебя верить мне. Ты имеешь право думать, что я лгу. Моей задачей было поговорить с тобой о Кэндале. Его лживый рот может перейти черту. Он способен сказать такое, что хоть стой, хоть иди вешайся. Я жестокий. Я плохой. Я урод. Но я справедливый. Возможно, мой поступок у входа в столовую вселяет сомнения, однако не советую сравнивать простое ребячество с чем-то глобальным. Понимаешь, о чем я? Понимаешь, в чем заключается моя справедливость? Я не бью слабых, это несправедливо. Но и не защищаю их. И если я когда-нибудь вызову тебя на бой, знай, что я сделал это, потому что уверен в твоей силе.
Сэйдан спрыгивает.
— Считать ли мне твои слова комплиментом? — спрашиваю я.
Он хмыкает и вдруг подается вперед. Его пальцы пропускают несколько прядей волос. Слегка улыбаясь, произносит:
— Мягкие, — и уходит.
Я еще долго сижу на месте и смотрю туда, где стоял Сэйдан. Были ли его предпоследние слова предупреждением, что рано или поздно у нас будет драка? Чисты ли намерения Гиды, или она действительно использует меня как грушу? Даже если это и так, факт остается фактом: я становлюсь сильнее и выносливее. Как обычно, осталось больше вопросов, чем ответов. Мой клубок по-прежнему запутан.
***
Ночью меня будит то ли глухой стук, то ли топот. Открыв глаза, тянусь к светильнику, но он не загорается, поэтому падаю обратно на жесткую подушку. Мой сон очень чувствителен, я могу проснуться даже от шуршания тараканов, ползающих по стене. Это всегда раздражало меня, но теперь я даже рада. Хоть клетка закрывается на ключ, то, что ты остаешься на виду у всех, немного жутко.
Звук снова возобновляется, и я сажусь. Глаза немного привыкли к темноте, поэтому вскоре мне удается различить контур решетки, раковины и заляпанного зеркала. Если я выйду и попрошу не шуметь, дадут ли мне затрещину? В любом случае, хочу выйти только потому, что мне любопытно, что же там происходит.