По пути в зал пытаюсь полностью выкинуть из головы образ обгоревшего парня. Для начала мне необходимо сосредоточиться на тренировке и быть внимательной до тех пор, пока она не подойдет к концу, а уж потом можно и вспомнить весь ужас, чтобы пересказать его Гиде, которая наверняка посчитает меня сумасшедшей. Но опять же... мне нечего терять.
На последней ступеньке я поскальзываюсь и, словно хоккейная шайба, въезжаю в зал. Гол! Меня тут же заволакивает тень. Продолжаю лежать на животе, потому что не готова к тому, как смотрит на меня сейчас Гида. Будто имея глаза на затылке, уже вижу, как она сцепила руки на груди и готова дать мне нагоняй.
— Явилась! — злобно говорит она. — А я уже собиралась уйти. — Ложь, я знаю, что в этом месте Гида находится двадцать четыре на семь.
Закусив губу, отталкиваюсь от пола и одним движением снова встаю на ноги, смотря ей в глаза:
— Прости, кое-что случилось, поэтому я опоздала.
— Автобус приехал слишком поздно? Именно так говорят люди, верно? — выгнув бровь, спрашивает она. Закатив глаза, просто прохожу мимо и, шагнув на матрас, становлюсь в стойку. — Так как ты опоздала, у нас есть полчаса, чтобы позаниматься, до того как все проснутся. Соберись, сегодня за твои ошибки буду наказывать особенно жестко, поняла? — Я киваю.
Встав напротив, она считает до десяти, а потом нападает. Первый удар по бедру я отталкиваю, второй тоже, третий уже сложнее, а когда на меня начинает сыпаться шквал быстрых ударов, вовсе отбиваюсь через раз. Как обычно, паника мой враг, и, прежде чем Гида берется остановить занятия, чтобы показать мне свое «жестко», я заставляю себя сконцентрироваться, замедлиться, чтобы успевать видеть каждый удар. Для этого нужна практика, но по крайней мере теперь я отбиваюсь не через раз.
Увидев, что следующий удар нацелен на мою голову, вовремя падаю на одно колено, и прямая, как доска, нога Гиды пролетает надо мной, и до того, как она успевает снова загнуть ее, поднимаю свою и ударяю где-то в районе лодыжки. Это не валит Гиду, но, по крайней мере, я сделала хоть что-то, а если судить по лицу Гиды, исказившемуся на несколько секунд, удар не прошел без боли.
Мы не даем себе передохнуть. У нас всего полчаса, и каждая из нас старается выжать из этого времени по максимуму. Я отбиваюсь и принимаю удары, мысленно отсчитываю время, находясь в ожидании того, когда Гида применит своей основной удар. Это обязательно произойдет. Я думаю, она будет применять его до тех пор, пока я не научусь отбивать, или до тех пор, пока это не перестанет приносить ей удовольствие, если верить некоторым словам Сэйдана о девушке, сказанные мне на коробках под лестницей.
— Сегодня ты намного лучше, чем в прошлые разы, я похлопаю, когда мы остановимся, — произносит Гида, нанося очередной удар. Я ничего не отвечаю, потому что выучила еще одну вещь: Гида умеет забалтывать, чтобы выиграть время для себя, чтобы сделать меня уязвимее.
Момента, когда она нанесет свой коронный удар, нет. Девушка вдруг останавливается, вся мокрая и запыханная, а в другую секунду сгибается в три погибели и кладет ладонь на область сердца.
Не теряя ни секунды, я подскакиваю к ней и, схватив за обнаженные загорелые плечи, тоже сгибаюсь, чтобы оказаться на уровне ее лица:
— Что случилось? Пойдем присядем. Вот так, потихоньку, молодец. Готово! — и я плюхаюсь рядом на пол.
Отдышавшись и сделав несколько глотков воды, Гида откидывает голову на стену и хрипит:
— В последнее время, если я слишком много тренируюсь, меня начинает тревожить сердце. Я не знаю, что это, но проходит быстро. За минуту-две. Возможно, мне не стоит перенапрягаться. Я говорю себе это, но ничего не могут поделать. В этом зале вся моя жизнь. Я провела в нем много лет. Это похоже на барьер от всего. Здесь я чувствую себя в безопасности.
— Ты... Ты боишься... заключенных? — зачем-то спрашиваю я.
Гида делает еще один глубокий вдох и чересчур медленный выдох, а затем хмыкает:
— Я одна из первых заключенных. Когда я только-только попала сюда, бояться было некого. Здесь тусовалось несколько человек, и, если признаться, никто из них не был агрессивным или до дебильного жестоким. Мы были просто подавленными детьми. Услышав историю нескольких ребят, я сразу поняла, что это нихрена не детская колония, ее называют так только потому, что здесь есть подростки. Но... такое название вообще не употребимо к этому месту. Боюсь ли я заключенных? Нет, это они бояться меня. Они бояться всех, кто считается здесь «стареньким». Вот только я не буду отрицать, что бывают моменты, когда я их боюсь. Бывают дни, когда заключенные становятся абсолютно неуправляемыми. Редко, конечно, но бывают. Они, назло охране, все разбивают, валят и разбрасывают. Если бы не правило: не допускать, чтобы мы переходили границы, то наверняка никому бы не сдались разбросанные осколки. Но даже без правила, игнорировать настоящий бунт просто невозможно. Когда я вижу, что это происходит, ухожу сюда и чувствую страх, а еще жалость по отношению к этим людям. Они не могут смириться, что застряли здесь на предназначенный им срок, а пока ты не смиришься, каждый день в этом месте станет для тебя слишком долгим, это одна из причин, почему я смирилась.