Это первый раз, когда Гида открывается мне настолько сильно. В сказанных ею словах было столько чувств, что она предстала передо мной в совершенно другом виде. Я впервые вижу не мужеподобную девушку, а хрупкого человека. Кажется, даже стеклянная ваза не сравнится с ее хрупкостью.
Не знаю, отчего появилась такая странность, но мне хочется ее обнять. Я сдерживаю этот порыв, потому что знаю, что он будет глупым. И вместо того, чтобы говорить слова, которые могут в итоге оказаться полной бессмыслицей, я, словно идя по хрупкому льду, медленно подступаю к теме, которая не хочет давать мне покоя.
— Сегодня ночью произошло нечто... необъяснимое. Пожалуй, это одна из причин, почему я опоздала, — периферическим зрением я вижу, как голова Гиды поворачивается в мою сторону. — Это может звучать безумно, и, к сожалению, у меня нет доказательств, что увиденное мною является правдой, а не первым подтверждением того, что у меня начинает ехать крыша, но я надеюсь, что ты не посчитаешь меня чересчур безумной. В общем... — делаю глубокий вдох, — в общем, этой ночью я видела обгоревшего парня.
Сначала Гида молчит, а мне не хватает мочи, чтобы повернуться и посмотреть ей в глаза. А потом она вдруг интересуется:
— Как и где ты его увидела?
И вот тогда я поворачиваюсь к ней и долго смотрю на ее лицо, на котором не осталось ни боли, ни присущей каждому здесь печали. Оно бесстрастное.
— У меня очень чуткий сон, и сегодня я проснулась от звука. Ощущение было, что по коридору бродил кто-то в тяжелых ботинках, эдакий глухой звук. Но когда кто-то бродит туда-сюда, звук обычно отдаляется, а потом возвращается, а этот, как бы сказать, стоял на месте. Мое любопытство — один из моих самых опасных врагов, поэтому я покинула свою койку и отправилась на этот звук. Я остановилась за углом, а когда выглянула, мне захотелось кричать. Парень был нагой, я видела это, потому что рядом с ним было мягкое свечение свечи. Его тело было обгоревшим, а в некоторых местах будто еще догорало, понимаешь? Он бил чем-то глухим по стене, а когда почувствовал чье-то присутствие, начал оборачиваться, а я дала деру, — закрыв ладонями лицо, я стону: — Не знаю, что это было, но точно не галлюцинации. Это не дает мне покоя.
Наверное, на месте Гиды я бы посчитала себя сумасшедшей, но она к моему удивлению, задает вопрос обычным голосом:
— Ты ведь знаешь историю про сгоревших в этом месте?
— Да.
— Веришь в мистику?
Я немного затрудняюсь ответить на этот вопрос. Всю свою жизнь мне не приходилось сталкиваться с мистическими вещами. Я жила по одному убеждению: правдиво то, что ты видел своими глазами, а не то, что говорят другие. Конечно, я знала о наличии домовых в ветхих домах нашей улицы, но никогда не сталкивалась с ними лично. Однако сейчас, когда увиденное мною нельзя объяснить словами и никак не может относиться к реальности, я начинаю сомневаться в том, что мистика в нашем мире ограничивается наличием домовых. Этот мир большой, он как океан, каждые закоулки которого нельзя обследовать. В нем слишком много «необъяснимо, но факт», и тот парень относится к этому числу.
— Сложно сказать «нет», увидев столь странное явление, — в итоге отвечаю.
Гида хмыкает:
— Знаешь, в нашем доме жил домовой, — начинает Гида, — он был злой и постоянно пакостил, а иногда и душил по ночам, из-за чего получал от меня брань и кулаки по воздуху. В общем, мужик козел, как любила говорить моя мама. Я не знаю, как объяснить увиденное тобою, но я верю тебе, потому что очень сильно верю в мистику. Возможно, тот парень был чьей-то умершей душой. Я рекомендую тебе забить и сделать вид, как будто ты встретила домового. Надеюсь, ты больше не увидишь подобное. Но если честно... — она замолкает и, когда я смотрю на нее, расплывается в улыбке, — я считаю, что это круто. Не каждый может похвастаться такой историей. Я могу показаться полной извращенкой сейчас, но ты успела посмотреть на его определенную часть?
Отвернувшись, опрокидываю голову на стенку и заливаюсь смехом. Гида определенно является не тем, кем показалась в начале. Она не злобная мужеподобная девушка. Это всего лишь маска, стена. Первое впечатление обманчиво, и стоит помнить это.
***
После обеда я брожу по двору. Он маленький и заросший, никому не нужный, как и мы. Мимо меня проходят два парня, разговаривая на непонятном мне языке. Они высокие и, насколько это можно разглядеть под комбинезоном, худые. Как всегда погода стоит холодная и неприветливая, темные тучи утяжелают небо, время от времени срывается дождь, по лицу хлещет холодный ветер поздней осени. Я прячусь под ближайший навес, рядом с которым красуется пожелтевшее пышное дерево, листья которого не хрустят под ногами, они мокрые и рязмякшие. В Кертле времена года проходят очень красиво, особенно весна и осень. Я никогда не забуду, как собирала букеты из осенних листьев и вдыхала запах цветов на деревьях весной. Даже несмотря на то, что все времена проходят под покровом туч, лишь изредка позволяющих пропустить через себя лучи солнца, это не портит красоты природы.
Наверное, я бы стояла еще долго, но вдруг мне в спину врезается чужое тело, и мы вместе валимся на кучу листьев, которые тут же прилипают к щекам, волосам и лбу. Опершись на одну руку, сажусь, а второй снимаю с себя все это добро. Я смотрю на человека, который грохнулся вместе со мной по своей же неосторожности. Это девушка и она... альбинос?
— Прости, я очень неуклюжа, — говорит она, посмотрев на меня своими выразительными голубыми глазами и продолжая лежать в куче листьев.
— Все нормально, — вру я и, поднявшись, протягиваю ей руку. Ничего не нормально, потому что теперь мой комбинезон мокрый и местами грязный. Кстати только сейчас я замечаю, что на девушке он синий, а не черный, или оливковый, или красный, или бог знает какой есть еще в этом месте. — Что значит синий костюм? — бесцеремонно спрашиваю я, пока она снимает с себя листья.
— Такие костюмы носят заключенные, позволившие себе украсть что-то у богатых или отравив кого-то. Ты же знаешь, насколько глупы законы в Кертле, и один из них: власти имеют право посадить человека на тот срок, который пожелает богатый. Они не только могут пожелать срок, но и решить сядешь ты или нет. Если они говорят «посадите ее на пять лет», тебя посадят на пять лет без лишних разговоров, — отвечает она.
Почему в нашем городе не может быть нормальных законов? Почему мы вообще не можем быть нормальными? Люди сами дали перевод названию нашего города, и он очень предсказуем. «Несправедливость».
— Мне жаль, — зачем-то говорю я.
— Ты вообще сидишь за убийство, это мне должно быть жаль. Наверное, срок большой.
— Десять лет.
— У меня всего два года, и год я уже отсидела, — пожимает плечами девушка. — Кстати, меня зовут Этта.
— Адэна, — представляюсь я, и мы жмем друг другу руки.
— Твое имя созвучно с именем Адена, — замечает она, а я почему-то вздрагиваю и смотрю на нее.
— Ты хорошо его знаешь?
— Нет, но я убеждена, что он тут самый нормальный, не считая Глэбона и Драгона. Про Драгона вообще молчу. Он здесь уже лет пять и ни разу не позволил себе жесткость. Грубость возможно, но не жестокость. Они с Глэбоном друзья, и оба красавчики. Сидят тоже за воровство. Я постоянно любуюсь ими в холле, или в коридорах нашей части, если встречу.
— В любом случае, из твоего списка я имею понятие только об Адене...