Вздохнув, наверное, раз сотый за этот вечер, я роняю ладони с открытым комиксом на колени, и смотрю на парня.
— Почему ты сидишь здесь и смотришь на меня? Может, я хочу побыть одна!
Он хмыкает:
— Мне хочется смотреть, вот и смотрю, а если хочешь побыть одна, иди в свою клетку. — Я уже хочу что-то ответить, как вдруг лицо Кэндала становится серьезным, и, опустив взгляд на свои ладони, он хмурится, говоря ровным голосом без капельки веселости: — Знаешь, то, что сказал Сэйдан является правдой. Я лгун, заядлый лгун, но даже лгуны могут говорить правду. Солгав по-крупному однажды, ты теряешь веру в тебя от других. Тоже самое и с доверием. Было дело, когда я несколько раз перешел границы со своей ложью, и после этого на меня повесили ярлык. В принципе, мне на это плевать, я никому не собираюсь доказывать правдивость своих слов, никто здесь не заслуживает этого, просто... иногда это бесит, очень сильно бесит, так сильно бесит, что хочется убить, — а потом, он добавляет чересчур эмоционально: — Бесит! Бесит! Бесит! — и выдохнув, откидывается на спинку, расслабляя позу и прикрыв глаза.
— Зачем ты все это говоришь мне?
— Не зачем. Просто раз мы здесь вдвоем, почему бы не открыть свою душу? — последние два слова он говорит с неким сарказмом.
— В этом месте никто не говорит по душам и не открывают ее.
Вдруг его лицо опять меняется, становится злобным, а, и без того резкие черты лица, будто заостряются в миллион раз сильнее. Он гневно выпаливает:
— Откуда тебе знать?! Я здесь десять лет, а ты от силы месяц, поэтому лучше не говори о том, чего не знаешь!
Меня не смущают его слова и мне не становится страшно от его ярости. Я спокойно спрашиваю:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать шесть.
— Ты старше Адена? — Почему-то меня это удивляет.
— Как видишь.
— Это все-таки не детская колония... — убеждаюсь я в какой раз.
— Ты только это поняла? Детская колония там, где держали подростков до того, как это здание восстановилось. Там нет убийц, а здесь есть. Это просто тюрьма, куда ты попадаешь ребенком, а выходишь взрослым человеком. Здесь не сидят дети, срок которых оканчивается на двух годах, здесь сидят те, кто застрял тут на лет пять-десять минимум.
Я хмурюсь. А как же Этта? Она сказала, что ее срок всего два года, но если Кэндал говорит правду, то получается, быть такого не может?
— Сегодня я столкнулась с девушкой, она сказала мне, что ее срок составляет всего два года.
— Ложь, — отмахивает Кэндал.
— Она из синих, — уточняю я, может это играет роль. Да, играет, потому что после моих слов, парень резко поворачивает ко мне свою голову, и взгляд, который до этого был обращен на стену, теперь направлен на мои глаза.
— Синие сидят за воровство и за яд. Твоя новая подружка, скорее всего, прежде чем что-то украсть, отравила шишку. Наша тюрьма носит титул самой жестокой, хладнокровной и беспощадной, что, как по мне, является сильным преувеличением, но не суть, так вот... на чем это я... А! Так вот, семья этой шишки, наверное, решила наказать девушку и посадила сюда на два года, что я считаю тупизмом, можно было дать срок и побольше. А впрочем, знаешь, мы заключенные, и никогда не узнаем, что происходит у властей и как посадили каждого из нас. Мы знаем только нашу историю, а рассказанная кем-то не всегда может быть правдой, поэтому я не берусь уверять тебя в правдивости своего предположения по отношению к той девушке. Это ее история, и только она знает, как действительно залетела сюда на два года. Возможно, я прав, а возможно, нет. Наши законы, наш мир, наш процесс этакой «судимости» слишком туп, чтобы понять до конца, как же он все-таки происходит. Уже не важно, из-за чего сели я и ты, например, потому что мы уже сидим, и важным становится лишь то, чтобы дойти до конца своего срока, потому что не всем заключенным это удается, и сегодняшний самоубийца тому доказательство.
Начиная с закона и заканчивая доказательством, Кэндал сказал одну из самых чистейших и самых жестких истин из тех, что мне доводилось слышать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Я сижу в пустом зале. Гиды нигде нет, сейчас ночь. Желания идти в комнату нет никакого. Это место кажется таким спокойным, будто только здесь можно собрать свои мысли воедино. И я собираю их, начиная от тела, вынесенного из тюрьмы и заканчивая последними словами Кэндала. Впервые я так сильно захотела себе друга, того, кому можно доверять без опасений, что он окажется главным лгуном всего здания. Аден стал мне в какой-то мере близок, но мы никогда не сможем стать друзьями. А хотела бы я, чтобы стали? Не знаю... Хоть и говорю, что рядом с ним чувствую себя спокойно, все равно есть доля страха. Меня раздражает, что я не могу предугадать действия того, кто завязывает со мной разговор, и какую цель он преследует, но сделать с этим я тоже ничего не могу, поэтому остается смириться.