— Юрик! — раздался голос матери.
Молчание. Юра был уверен, что уж на тополь взглянуть мать не догадается.
— Юрик! А ну-ка садись за жернова и намели крупы. А когда намелешь, капусту нужно полить. Ты меня, Юрик, слыхал? Ты чего молчишь?
— Пусть Надя. Всё Юра да Юра? Чего я вам, лошадь?
— А ты маленький? Надя пусть уроки учит, ей вон экзамены сдавать, а тебя не убудет.
— Цыбулька вон спит, — искал выхода Юра, зная уже, что всё равно ему, а никому другому придётся делать то, что сказала мать. Но всё же он раскрыл книгу на своём самом любимом месте и представил себя полководцем, — «Вот он круто повернулся, мчит к командиру батареи: «Бить по мельницам!»
— Юрик, я кому сказала?!
Ах, этот славный Сломихинский бой!
— «Бить по мельницам!» — громко отвечает Юра.
— Юрик, долго тебя ждать? Мне же некогда! Я вон пришла грибков только прихватить дяде Антону. Юрик?
— «Все пулемёты с мельниц скосить!»
— Я вот тебе, я тебе дам пулемёты!..
Юра неохотно спускается с тополя и идёт в дом, садится за маленькую ручную мельницу и начинает крутить её. Хорошо, что пшеница крупная и сухая: молоть крупу одно удовольствие. Многие покупают крупу в сельпо, а вот мать считает, что своя крупа лучше, и права, наверное, потому что Юре сейчас неожиданно хорошо, и он крутит мельницу с удовольствием. Берёшь пригоршню пшеницы, засыпаешь в отверстие мельницы и крутишь. Рядом ходит Надя и твердит:
Юра крутит, мягко, монотонно гудит, шурша, мельница, сыплется тонкой горячей струйкой крупа в миску. Юра уже забыл, что его заставили работать, увлекается, с удовольствием гудит сам, подражая мельнице, и попробуйте сказать ему, чтобы перестал крутить, обидится, и не видит он, что Цыбулька стоит рядом и с завистью глядит на него.
Это уже Юра декламирует письмо Татьяны к Онегину, и грустно от таких слов. Какая ж это была славная Татьяна, которая умела так грустно и стыдливо сказать. Юра уже запомнил то, что учила Надя. Надя учит который день и никак не может запомнить, а он уже знает наизусть. Он, кажется, и не слушал Надю, десятки раз повторяющую стихи. «Я к вам», — говорит Юра и делает пол-оборота мельницы, — «пишу», — ещё пол-оборота, — «чего же боле?» — полный оборот. Цыбулька, с завистью глядит на Юру.
— Дай я? — канючит он.
— Не дам, Цыпа, ты не умеешь. «Что я могу ещё сказать?»
— Юрик, дай я?
— Не дам, не проси. Другой раз дал бы, не жалко, а на этот раз — не проси. Сам хочу. Что я, хуже тебя! Всё дай и дай! Ишь чего захотел! Больше ничего не дать?
— Да-ай! Ме-не! Хо-чу!
— До конца?
— До ко-он-ца.
Юра соглашается, выходит в сени и тут сталкивается с матерью. Она чем-то обеспокоена, озабоченно хмурится и тут же спрашивает:
— Юрик, а почему восемь гусей? У нас же девять гусей!
— А я почём знаю? — в свою очередь спрашивает Юра.
Он мог всё рассказать матери, но она ведь сразу же побежит к Шупарскому, поднимет такой шум на всю округу, а гуся-то всё равно нет уж. Вот кто не боится старика Шупарского — мама. Она пойдёт к нему и всё, что надо, выскажет, и ничего с ней не поделаешь: не побоится она свирепого и злого старика. Не побоится она никого, если знает, что права.
— Вчера был? Как я закрутилась и не посчитала? Нет бы мне посчитать. Чтоб мне вечером, Юрик, гусь был. Хоть из-под земли, а найди его.
Юра выглянул на улицу. Никого. Влез на сарай, уселся поудобнее на прошлогодней соломе. У него засвербило в носу, и он стал тереть нос пальцем. А вон и Санька стоит на санях и чистит ножом палку.
— Фома! — крикнул Юра. — Поди!
Санька не заставил себя долго ждать.
— К чему это у меня в носу чешется? — спросил Юра, когда Санька взобрался на сарай.
— К новостям, — серьёзно ответил Санька. — Или кто по носу даст.
Глава шестая. Доверяет тайну
Они, не сговариваясь, слезли с сарая и направились на котлован. По пути забрели на крытый ток, где лазали по перекладинам, стремясь добраться до воробьиных гнёзд, но на этот раз им попадались всё больше пустые гнёзда. Затем Юра спустился в заброшенный колодец, добрался до льда и отколол кусочек, чтобы Санька мог лишний раз удостовериться в его храбрости. Набегавшись, сели отдохнуть в тени на молодой зелёной травке.