Катя с Колей Моисеевы — ваши новые закадычные друзья, живущие по другую сторону забора. Они старше на целый год и, соответственно, всё про всех знают.
Например, они знают, что такая весна предвещает засуху. Засуха предвещает неурожай. Неурожай — или голод, или такие цены на хлеб, что о-го-го. И ничего с этим не поделать.
Вы с мамой ещё ни разу не сталкивались с неурожаем, но вы и в таких городишках как Т. до того не жили. На всякий случай вы предупреждаете маму о грядущем неурожае и говорите, чтобы она закупилась хлебом.
«Пятнадцатое апреля одна тысяча восемьсот семьдесят четвёртого года. Очень солнечно. Мама говорит, чтобы я не забывала надевать шляпку и пила как можно больше воды. Говорит, только солнечного удара ей не хватало».
Теперь о грядущем неурожае судачат во всём городе. Все опасаются того, что придётся голодать… или, по крайней мере, завозить зерно из других городов, что тоже почти что голод. Потому что цены на привезённое зерно будут просто «ой-ой-ой», как говорят Катя с Колей.
Некоторые косятся на вас с мамой и вполголоса говорят, что «может быть… всё из-за клятых приезжих, раньше-то такого не было». Смешные люди, как будто бы вы с мамой можете влиять на погоду или ещё чего.
Катя с Колей говорят, что таких людей, умеющих влиять на погоду и других кличут «ведьмами» и они завсегда женского пола. Вы с мамой — девочки, может, потому о вас и сплетничают?
«Первое июля одна тысяча восемьсот семьдесят четвёртого года. Жарко, жарко, жарко. Всему и всем жарко! И кошкам, и собачкам, и травинкам, и людям… всем. Говорят, такого лет десять, а то и двадцать не бывало».
Соседи перестали с вами здороваться, а Колю с Катей больше не отпускают к вам поиграть, но вы всё равно продолжаете тайком общаться через дырку в заборе. Они утверждают, что взрослые уверены — это вы с мамой во всём виноваты.
Мол, мама ваша хворая и земля из-за этого хворая, потому что она все соки из неё вытягивает. Ну а раз ваша мама — ведьма, то вы — дочка ведьмы, вырастете точь-в-точь как она.
Хочется рассмеяться в лицо наивным взрослым, но вам не до того. Мама действительно расхворалась — хуже некуда. Вы-то думали, что с весной ей полегчает, ан нет. Она ничего не говорит и по-прежнему читает вам по ночам сказки, но вы-то видите…
«Пятнадцатое сентября одна тысяча восемьсот семьдесят четвёртого года. Мама совсем слегла и вызванный из М. доктор сказал, что ей недолго осталось. Хорошо, если до следующей весны протянет… спрашивал, есть ли у нас родственники. Смешной дядька, откуда им взяться, если у мамы всю жизнь была только я и у меня всю жизнь была только мама?»
Мама больше не приходит к вам читать сказки, но вам этого и не надо. Вместо того вы с ногами забираетесь к ней в постель с клетчатой тетрадью наперевес и вслух начинаете читать самые любимые.
Про Терновую Принцессу, при рождении проклятой злой колдуньей; про Ослика Игоря, мечтавшим однажды стать большой и прекрасной белой лошадью с лебедиными крыльями; про отважного цыганского мальчика Марико, дошедшего до самого края света, чтобы вылечить слёгшую бабушку…
Мама слабо улыбается вам и треплет по голове, говоря, что рядом с вами ей и дышится легче. Неправда, конечно, ведь дышит она тяжело, с хрипом и бульканьем. Доктор говорит, что это из-за проблем с лёгкими и что дальше будет только хуже, но вы ему не верите.
«Первое декабря одна тысяча восемьсот семьдесят четвёртого года. Мама по-прежнему не встаёт с постели, а приезжий доктор всё продолжает стращать. И до весны не доживёт — вот как он теперь говорит. Хочется ударить глупого доктора, кричать и топать ногами, но маму беспокоить нельзя…»
«Двадцать первое февраля одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Всё хуже и хуже… скорее бы весна, может, зелёные листочки ободрят маменьку, может, она сможет задержаться здесь ещё ненадолго, ещё на годик…»
«Третье марта одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Боженька, пожалуйста, пожалуйста, не забирай у меня мамочку! Пожалуйста, пожалуйста, я буду хорошей девочкой, никогда не буду просить конфет, если не положено и всегда буду слушаться… только не забирай…»
«Девятнадцатое мая одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Мама умерла, теперь я совсем одна… Катя с Колей прокрались в дом и шёпотом сказали, что взрослые этому рады. Говорят, что ведьмин сглаз пропал и теперь всё будет хорошо».
«Двадцать первое мая одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Временно живу у Кати с Колей. Маму готовят к похоронам… самым простым, потому что денег осталось немного. Затем, через месяц-другой, меня должны отправить в приют. Надеюсь, мне разрешат взять с собой мамину клетчатую тетрадку».
«Четвёртое июля одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Жители Т. не согласны с тем, что меня отправят в приют. Ходят слухи, что я такая же, как и мама и если всё оставить как есть, то я вернусь, чтобы мстить. „Ведьмино отродье“ — так меня называют, Катя с Колей больше со мной не разговаривают».
«Шестое августа одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Выпустите меня! Выпустите меня! Выпустите меня! Пожалуйста, кто-нибудь, выпустите меня!..»
Глава шестнадцатая. Сюда
Пускай чудик и сказал, что «автоматическое письмо» — способ проверенный и безопасный, вы ему нисколечко не поверили. В конце концов, спирити… спириту… сеанс, короче говоря, тоже подразумевался «безопасным», а в итоге ему дважды расцарапали руку, а вам — заехали углом стола по животу.
Однако и принять меры безопасности было не в ваших силах: никто не знал, что выкинет Агнесса. Может, вообще откажется общаться и тогда вся ваша затея пойдёт насмарку или, может, заставит всю мебель водить хороводы в воздухе.
По итогу вы с чудиком засели в пустой комнате с роялем. Тот был в меру тяжёлым и неповоротливым, чтобы вы, случись что, смогли убежать прочь. Казалось бы, вы предусмотрели всё возможное и чуть-чуть невозможного, но тут настал черёд новой проблемы.
Бумага.
Агнесса с одинаковой брезгливостью отнеслась как к проверенному двойному листочку, наспех вырванному из клетчатой тетрадки, так и к белоснежному офсету, выуженному из новой принтерной пачки.
— Ну что тебе надо! — взмолился чудик, комично заламывая руки. — И то тебе не так, и эдак… Дай хотя бы подсказку!
— Всё достаточно очевидно, — неожиданно для самой себя заявили вы, доставая из кармана вчетверо сложенный желтоватый листочек с четырьмя дневниковыми записями. — О дух, зовущийся Агнессою, тебе вверяю своё тело и разрешаю действовать чрез моих руки! Расскажи же нам, что с тобою сталось и дай ответ на вопрос животрепещущий. Зачем?..
Сжимающие шариковую ручку пальцы какое-то время оставались на месте, но потом плавно заскользили по древнему листку, вручённому вам маленьким привидением. Вместе со словами на ум пришли образы.
Едва уловимые, не совсем чёткие, они стали складываться в трагичную повесть о судьбе одной двенадцатилетней девочке, которая больше всего на свете любила свою маму и намеревалась прожить рядом с ней много-много лет, но…
Кап. Кап. Кап.
Неудержимые слёзы полились из ваших глаз, когда радостные образы из дневниковых записей померкли, оставляя после себя лишь горький привкус разбитых надежд и не воплощённых в жизнь чаяний. Агнесса не заслуживала постигшей её участи, не должна была окончить жизнь взаперти, без еды, без воды, окружённая равнодушием невежественных местных, считающих её «ведьминым отродьем».
Она не должна была умереть.
***
Еле-еле встав с кровати, вы мрачно осматриваете собственное отражение и делаете блестящий вывод: фигово. Распухшие от долгого плача глаза, красноватый нос и подёргивающееся, словно от нервного тика веко мало способствовали началу трудового дня.
— Всё из-за чудика, — неблагодарно бормочете вы, стараясь привести лицо в более-менее пристойный вид. — И надо же ему было устроить сеанс письма именно сейчас… Могли подождать до выходных.