Мы построили из бетона образцовую рыбоферму, разработали схему контроля; аквалангисты, подводные лодки, приборы-автоматы и телевизоры должны были сообщать в музей, как работает морской биотрон. Глубина моря около музея — пятьдесят футов, дальше она постепенно возрастает, достигая вдоль внешней границы задуманной нами подводной фермы тысячи футов.
Но в тот самый год, когда родился наш замысел, биотрон споткнулся. По обе стороны предполагаемого заповедника, в Фонвьеле и Монако-Биче, местные власти решили расширить береговую полосу. Опрокидывая в море обломки старых жилищ, камень из карьеров, песок и гравий, сплошной вереницей шли самосвалы. На наш участок отовсюду ползла муть. Люди насытили воду минеральными частицами, которые погубили большинство нежных морских организмов. Рыба ушла в поисках более тучных пастбищ. Прямо под окном моего кабинета шла экспансия, засорялось чудесное плато Сен-Никола, где мы постоянно ныряли, изучая изменения среды. Прикрепленная фауна и почти все водоросли были задушены отвратительными бурыми сорняками.
Подобные работы велись вдоль всего Лазурного берега. С вертолетов я видел, как строительный мусор на несколько миль от берега заполняет море мутью. Еще дальше часто простирались покрытые радужной пленкой черные полосы: здесь суда бесстыдно сливали в море тонны нефтепродуктов, сея смерть над континентальным шельфом. Я отложил создание морского биотрона на то время, когда закончат выравнивать береговую линию и дно стабилизуется. Одновременно я мечтал о действенном способе защитить море от осквернения. А в 1959 году появилась новая зловещая угроза.
Возрождая традиции Альберта, который приглашал ученых мира для свободного обмена мнениями, мы предложили Международному агентству по атомной энергии в Вене устроить в нашем музее совещание по весьма острому вопросу: куда девать отходы атомного процесса? На открытии конференции я приветствовал четыреста пятьдесят делегатов стран, которые уже развили атомное производство или собирались его наладить. Я не очень-то разбирался в продуктах расщепления ядра, но долг гостеприимства обязывал меня отсидеть хотя бы до конца первого заседания.
Я поймал себя на том, что делаю заметки, слушая, как делегаты рассказывают о далеко идущих планах гражданского использования атомной энергии, сколько в ближайшие годы будет отходов с разной степенью радиоактивности. Они так и сыпали шести-семизначными цифрами, выражающими концентрацию яда в кюри. С трибуны я видел, как океанографы обмениваются записками, что-то шепчут друг другу на ухо.
В перерыве физики и биологи держались обособленно. Океанографы обсуждали возможное действие всех этих ядов. Выходя из зала, я захватил с собой наушники с приставкой, позволяющей слушать синхронный перевод на четыре языка, чтобы в своем кабинете проследить за ходом вечернего заседания. То, что я подслушал, говорило об очень накаленной обстановке в конференц-зале, и я решил на следующий день присутствовать, когда будут обсуждать способы избавиться от радиоактивных продуктов.
На утреннем заседании один ученый выступил с докладом, рекомендующим закапывать отходы в пустынях. Другой предлагал сбрасывать их с парашютами на ледяной купол Гренландии. Были предложения использовать пещеры и заброшенные соляные копи. Но большинство атомников считало океан наиболее подходящим местом для захоронения отходов. Многие делегаты как о будничном деле рассказывали, что их страны уже сбрасывают радиоактивные продукты в океан.
Антагонизм между физиками и биологами принял более явные формы. Во время перерыва разгорелись жаркие споры между учеными мужами. Я услышал реплику одного биолога:
— Стронций-90 отравит рыбу.
— Стронций-90 скапливается в костях, — возразил ему ядерник. — Кто ест кости?
— Куры едят. Костяная мука — побочный продукт рыбоконсервной промышленности. Наши дети будут есть радиоактивные яйца.
Я обратился к кучке приунывших океанографов:
— Ничего, завтра председательствует профессор А. — Я назвал фамилию всемирно известного океанолога. — Уверен, он отстоит море.
Профессор А. прибыл за пять минут до начала заседания и не успел заметить, как взволнованы его коллеги. Зазвучало вступительное слово, и вдруг:
— Моря, самой природой предназначенные для захоронения атомных отходов…
Послышались глухие стоны. Я не верил своим ушам. После заседания я пригласил профессора А. к себе домой на обед вместе с двумя биологами и сказал ему, как меня потрясли его слова о том, что моря — природное хранилище для отходов с долговременным отравляющим действием.
Профессор А. — человек спокойный и рассудительный. Он мягко ответил:
— Жак, не в этом суть. Главная проблема для будущего человечества — катастрофический рост населения земного шара. Скоро нас будет десять миллиардов, потом двадцать, возможно, сто миллиардов. И всех надо прокормить. Естественных ресурсов морей и суши надолго не хватит. Но, слава богу, пища и энергия эквивалентны. Надо всемерно развивать применение атомной энергии и пустить фабрики, способные всех людей, сколько бы их ни было, обеспечить протеином. Вот почему мы должны дать атомной энергетике полный ход, хотя бы пришлось совсем отказаться от использования морей, даже для навигации.
Мы просто онемели. Моему мысленному взгляду рисовались жители, отступающие из приморских городов — Нью-Йорка, Лондона, Марселя, Шанхая, в глубь материков, в этакие концентрационные лагеря, где им выдают строго ограниченный дневной паек эрзац-пищи с атомных фабрик. Я представил себе, как на склонах Приморских Альп стоят толпы людей, глядя вниз, на отравленные голубые воды, на хиреющие города, на корабли, обреченные на неподвижность.
Качался очередной раунд в схватке технократов с гуманистами. Сейчас превосходство на стороне технократов. Почти всюду они работают рука об руку с политиками. Но очевидно, что дело примет другой оборот. В конечном счете биологическая наука выйдет вперед; ведь, если погибнет жизнь, никакой науки вообще не будет.
Дальше на конференции произошел раскол. Два биолога, русский и англичанин, выступили против двух атомников, англичанина и американца. Я подумал, что сейчас самое время сплотиться защитникам морей. Хуже всего, что никто из нас не знал, чем грозит повсеместный рост радиоактивности.
Атомники рассказали кое-что о действии радиоактивности на рыбу; к сожалению, эти исследования были недостаточно убедительны. Требовалось, пока не поздно, объединить усилия физиков и биологов, чтобы провести надежные и объективные замеры. Прежде чем ученые разъехались, мы договорились учредить при музее Международный центр по изучению радиоактивности моря. Развивая этот план, князь Ренье предложил заключить соглашение между его правительством, Океанографическим музеем и Международным агентством по атомной энергии, которое должно было руководить лабораториями. Вскоре развернулась напряженная работа. Ее возглавил энергичный финский ученый, профессор Ильмо Хела; ему помогали представители Швеции, США, Израиля, СССР, Японии и других стран.
А через несколько месяцев мне позвонили из Парижа. Один мой старый приятель, связанный с Французской комиссией по атомной энергии, попросил меня, когда я буду в столице, зайти к нему.
— Кусто, — сказал он мне при встрече, — как ты относишься к сбрасыванию атомных отходов в океан?
— Это опасная затея. Мы слишком мало знаем о возможных биологических последствиях!
— А что ты скажешь, если мы используем для захоронения Средиземное море?
Я опешил.
— Но вы же не станете этого делать! — вымолвил я наконец. — Зачем спрашивать?
— Просто так, чтобы знать твое отношение.
— Я буду протестовать во всеуслышание, — подумав, ответил я.
— Я так и знал, — сказал он. — Просто хотел предупредить тебя. Мне известно, что ты связан с газетами. Но вряд ли они предоставят тебе слово.
Я встал и вышел. Они задумали сбросить отходы в море. Решение уже было принято. Через несколько дней, 6 октября 1960 года, газеты сообщили, что атомный центр в Маркуле, под Авиньоном, выделяет 6500 баррелей радиоактивных отходов для "пробного" захоронения в Средиземном море. Операция была одобрена Евратомом.
Одна ведущая газета поместила статью, которая привела меня в ярость. Сотрудник отдела науки писал, что "для эксперимента избран каньон глубиной 8 тысяч футов между Антибом и Кальви на Корсике". Место "выбрано после исследований, проделанных такими океанографами, как В. Романовский и капитан Кусто". Похоже, мой приятель из атомной комиссии решил припереть меня к стенке. Я сел было писать заявление для печати, но передумал.