Полагая, несомненно, что дорога перед ним достаточно широка, чтобы позволить себе роскошь некоторых отклонений, Рено прослушал курсы в Сорбонне и в Институте восточных языков, приведшие его в конечном итоге в автомобильную фирму «Бугатти», где он стал гонщиком. Будучи еще в Руане одним из «королевских молодчиков»[1], он сошелся в Париже с левыми кругами, потом — с крайне левыми. Свои утра он проводил в Левалуа, восседая на автомобильных шасси, а вечера — на Монпарнасе, в ресторанчиках с бумажными скатертями и приборами из алюминия, где посетители охотно «ревизовали» моральные ценности. Отчасти для того, чтобы удивить завсегдатаев «Ротонды»[2], он в конце концов вступил в Коммунистический союз молодежи и в это же время сменил фамилию д’Экуэн, так импонировавшую еще Сен-Симону, на боевую, круглую, как бомба, фамилию «Коэн». Разве он был неправ? На Востоке каждый, кто приобщается к новой вере, начинает с того, что меняет имя. Рено приобщился если не к интеллектуалам, то по крайней мере к «интеллигенции» — в русском значении этого слова. Ему, сыну аристократа, было легче, чем кому-либо другому, поменять класс. Именно поэтому сегодня за пределами Франции, и особенно за пределами Европы, можно встретить некоторое количество молодых французов-авантюристов: чаще всего они, как и Рено, принадлежат к провинциальному дворянству. Их можно обнаружить на трапах или в салонах самолетов: иногда они женятся на наследницах баснословного состояния либо, что еще лучше, на кинозвездах; а иногда становятся контрабандистами или школьными учителями.
Как раз в это время Рено, чтобы быть, как все, вынес приговор Западу и, не слишком раздумывая, с энтузиазмом сделал ставку на Восток. Он выказал себя его ярым поклонником. Повсюду в Европе, где хоть как-то проявлялась Азия, он бросался на ее след: он обнаруживал ее на ширмах восемнадцатого века, в доках Темзы, в строках немецких авторов-пессимистов, в лейденских коллекциях[3] и в музее Гимэ[4]. Было ли это влиянием учебы в Институте восточных языков? Или влиянием его убитого во времена крестовых походов предка Амори д’Экуэна? Или влиянием его нового имени?
Еще во время своего довольно продолжительного пребывания в качестве военнослужащего в оккупированной Германии Рено издал в Майнце томик стихов под названием «Для внутреннего употребления», и в каждом из них обнаруживалось влияние Шпенглера, Кайзерлинга и других немецких авторов, которые в то время, когда их дом пылал, бежали с Запада через черный ход, а их произведения сразу после заключения перемирия заполонили книжные киоски германских вокзалов. Ибо Рено, несмотря на жизнерадостную натуру, читал все книги подряд. Он жадно накидывался на всех писателей, буквально приступая с ножом к горлу, словно жаждал их крови. Его поэмы появились с лозунгом на обложке: «Да здравствует Германия, эта Индия Европы!». «Да здравствует» принадлежало ему, остальное — Гюго (что было, кстати сказать, для гения 1840-х годов весьма неглупо).
Затем Рено вернулся во Францию. Париж, на который он смотрел ясными глазами, имея чистые руки и довольно пустой желудок, явил ему зрелище такого морального разложения, такой политической тупости, социальной озлобленности, мерзости и варварства, что он решил покинуть Запад. В то время с его уст не сходили речи о невинности и безымянности. Он охотно и много говорил о «немотивированных» поступках, словно любой поступок не связан всегда с какой-то причиной, как экипаж с лошадью. Он даже подумывал о том, не поджечь ли ему материнский замок и не уничтожить ли свое удостоверение личности, чтобы стать настоящим блудным сыном, а не человеком из породы тех, что возвращаются обратно поесть телятинки. Но его, столь экстравагантного в мыслях, спасло хорошее воспитание и боязнь прослыть этаким «денди» ранних романов Барреса — эготизм в бутоньерке и конфеты с динамитом.
Писать он перестал: ведь его ничто не принуждало к этому, разве что бунтарство, но бунтарство, выражающееся лишь в чернильных упражнениях, казалось ему жалким. Поскольку у него был благородный английский тип лица, который порой встречается в Нормандии сохранившимся в чистом виде даже у работников ферм, ему без труда удалось раздобыть в барах денег в виде авансов и пополнить эту сумму, обратившись к одному из кузенов, жившему по ту сторону Ла-Манша — сэру Патрику Экуэну из Эбботсфилд-Холла, что близ Экзетера, которого он не видел с 1906 года, но с которым его семья иногда обменивалась пергаментами с генеалогическими древами и корзинами с дичью. Он послал ему написанное на хорошем английском языке непринужденное и остроумное письмо, в котором утверждал, что вслед за мифом о великих людях скоро исчезнет, наконец, миф о взрослых и что пробил час детей, то бишь его час. (Это поколение более не курит фимиама предкам.) Короче говоря, в другое время о Рено сказали бы, что он пошел по плохой дорожке, но так как в наше время весь мир пошел по плохой дорожке, то все просто констатировали, что он идет в ногу со временем.
Рено, проехав через Москву, добрался до Шанхая, где летом 1925 года основал младокитайскую газету. Он дважды приезжал в Кантон, посетил провинцию Юннань, Тонкин и Камбоджу. Результат не заставил себя ждать. К его презрению к Западу менее чем через год прибавилось отвращение к новому Востоку. Он вспоминал разговоры в парижских кафе и салонах и только пожимал плечами от повального увлечения Востоком:
— Мадам, нам следует всему учиться у Азии…
— Китайцы, мадемуазель, знали это задолго до нас…
— Восточные люди, дорогой мой, видят нас насквозь, тогда как мы в них совсем не разбираемся.
Сетовать на то, что мы — не желтолицые, глупо. Чтобы дойти до этого, нужно было быть Кайзерлингом, жившим, кстати, впечатлениями еще довоенного своего путешествия; впрочем, немцы, кричащие о том, что Запад умирает (вместо того чтобы честно признать, что им так и не удалось промаршировать под Триумфальной аркой), вызывали подозрение. Индия Киплинга и Китай Клоделя уже слились для всех с Персией Монтескье и Великим Моголом Марко Поло. То, с чем Рено столкнулся в Азии, дало ему основание меньше ненавидеть Европу. В самом деле, если Азия когда и была в большом долгу перед Европой, так именно теперь.
Рено, безрассудно объявивший об этом во всеуслышание, испортил отношения с китайцами из гоминьдановской партии, не перестав при этом слыть подозрительной личностью и у живших в Китае французов. Избавившись, наконец, от иллюзий относительно ресурсов этой «необитабельной» (как он выражался) планеты и смешав все карты, он наслаждался горьким удовольствием от того, что отвергнут всеми и что оказался между двух огней. И когда он, набрав высоту, решил использовать собственную тайную типографию для того, чтобы издать свою новую поэму («штуковину, несмотря ни на что, довольно значительную»), его печатный станок был арестован, а его газета «Южный Китай» запрещена решением представителей Международной концессии.
Рено всегда обладал чувством юмора и никогда не отказывался от подвернувшегося приключения: дальше мы увидим, как он был вознагражден за это. Устав от Китая — этой вызывавшей негативную реакцию страны, оставшейся бюрократической и сделавшейся неучтивой (точь-в-точь как Франция, которую он покинул), и не имея особой охоты возвращаться на европейскую землю, он, больной и ослабленный лишениями, сел на датское судно, направлявшееся в одно небольшое государство в Южной Азии. Именно здесь мы и застаем его.
Территория королевства Карастра, вытянутая в длину, как Италия, представляет собой густые джунгли, так что какая-нибудь мартышка могла бы перебраться из одного конца в другой, перепрыгивая с ветки на ветку и ни разу не коснувшись земли. Здесь, на этой почве, где еще недавно все зиждилось на тотемах и фетишах, прочно воцарился Будда. Индуистское учение, отнюдь не уничтожившее райскую сторону жизни соседствующих с Полинезией земель, обогатило своей миротворческой философией мудрую кротость этого непритязательного, легковерного, музыкального, любящего наслаждения — одним словом, близкого к золотому веку — народа. Двор, ревниво оберегавший традиции, на протяжении двух столетий управлял этой территорией по-семейному, словно собственной вотчиной. Соперничество чужеземных дипломатов, сводившее на нет все их усилия, до сих пор избавляло страну от колонизации и установления над нею чьего-либо протектората. Чиновничье управление, трамваи, армия, флот, канализация считались здесь неким неизбежным злом и были отданы на откуп состоящим на жалованье европейцам. Местные жители выращивали рис и удили рыбу, предоставив торговлю китайцам, и никогда не упускали случая очистить себя от скверны и увенчать гирляндой из цветов.
3
Голландский город Лейден примечателен своими богатыми научными и антикварными коллекциями.
4
Эмиль Гимэ — французский промышленник, археолог и музыкант, уроженец Лиона (1836–1918). Собрав множество предметов искусства Дальнего Востока, он основал в 1879 г. в Лионе музей, носящий его имя, перевезенный в 1884 г. в Париж и ставший в 1945 г. отделением азиатских искусств Лувра.