Я огляделась в комнате Долмана. Она была пуста, вещи семейного юриста испарились, оставив лишь легкий ветер играть невесомыми шторами. Увесистая книжица для записей, предназначенная не иначе как для ведения судебных заметок, чинно покоилась на письменном столе. Безусловно, Долман будет очень переживать, если потеряет эти ценные черновики! Я, в некотором смысле, чувствовала себя виноватой перед ним, ведь именно из-за моего неугомонного языка Долману пришлось покинуть поместье. Стоило послушать его и не перебирать нового и старого женихов слишком открыто.
Я вздохнула, осознав перспективу в одиночку выбираться из леса. Это было катастрофой для девицы, у которой никогда не было положительных отметок по ориентированию! После того, как один раз во время спортивных игр меня искали всем Изыскарием в центральном Латерийском парке, мне было впредь велено бегать исключительно вокруг небольшой поляны под надзором тренера…
Я схватила книжицу и хотела выйти из комнаты, когда, словно ведомая внутренним чувством, огляделась и подошла к сундуку, из которого Долман доставал голубя. Открыла и ахнула: одного голубя Долман отправил домой, а второй… Сквозь решетку клетки смотрели два глаза пуговки, а шея черной птицы с интересом выгибалась в сторону, внимательно изучая меня. Голубь издал кудахтающий звук, а я от неожиданности выронила тетрадь и та, нелепо полетев вниз, открылась и распласталась листами по полу.
Я вовсе не хотела смотреть заметки Долмана (признаться, я никогда не подсматривала чужие секреты за исключением дневника старшей сестры, в котором был описан умопомрачительный поцелуй с прыщавым долговязым одноклассником), но тетрадь так разметала свои листы, что мне пришлось их собирать, поэтому взгляд невольно выцепил какую-то странность, несуразицу в этих ровных строчках... Они не были похожи на судебные записи. Отгоняя от себя ненужное любопытство и исключительно из практичных соображений, чтобы собрать листы в порядок, я все-таки сфокусировалась на правильном почерке с целью понять содержимое.
Разобрав написанное семейным заступником, я тихо охнула, осела и бочком дотянулась до кровати, потому что ноги внезапно отказались поддерживать груз тела, а голову прошибла неприятная молния. Это были совсем не судебные заметки. В моих руках был раскрыт... дневник. Дневник наблюдения. За мной. Словно за маленькой лабораторной мышью. Подробный до чувства тошноты и неприятной дрожи в коленях. Я открыла случайную запись и прочитала:
"День пятый.
Глаза — серые, зрачки расширенные; кожные покровы — ровные, бледные, стыдливый румянец; волосы — русые без изменений; состояние — тревожное; питание — каша с перемолотым овсом; социальная активность — приветствие без выраженных эмоций, передавала хлеб, соль, коврижки, в голосе тоска... "
От возмущения я взвыла! Коврижки и тоска особенно задели чувство моего достоинства! Походило на то, что семейный юрист тронулся своим большим законоведческим умом от невнятной лесной жизни…
Или... бедный Долман настолько влюблен в меня, что ему стали важны мельчайшие детали? Не зная, как приблизить меня, он обзавелся подробной историей наблюдения? Чувство жалости кольнуло, похоже, парень по уши влип... Я с некоторой брезгливостью посмотрела на исписанные мелким почерком бумаги и подавила первый порыв — сжечь их. Не покидало ощущение, что кто-то разворошил ящик с моими панталонами. Схватила клетку с голубем и отнесла на конюшню, где много зерна, под присмотр Тодра.
Вечер прошел спокойно и даже мило, я продолжала витать в облаках, и даже пару раз хлопнула себя по щекам, обнаружив блуждающую блаженную улыбку. В моей душе протекали необъяснимые процессы и оставалось ждать, когда ощущения улягутся по ровным полкам, словно банки с вареньем, и ко мне вернется ясный ум. Вот-вот, яркость чувств схлынет, словно волна, обнажая под собой ровные и гладкие камни-мысли.
Утро следующего дня началось с переполоха. Я проснулась от истошного женского вопля и, что самое отвратительное, не менее истошного вопля кота. Понимая, что происходит явная непотребность, я вскочила с кровати и в пижаме выскочила в коридор, на всех порах понеслась в сторону гостевого крыла, откуда доносились крики. На лестнице я столкнулась с Гаудией, злой и взлохмаченной, в сползшей с левого плеча ночной сорочке. Как в кошмарном сне я увидела, как эта фурия без единой толики жалости ожесточенно трясет несчастного калеку Ку-ку, вздернутого за задние лапы, приговаривая:
- Будешь мне всякую гадость таскать? Будешь? Сейчас я тебе эту мышь...