Глава 6
Меррик
Раньше я любил День Независимости.
Парады, еду, игры в софтбол. Даже людей.
Это было празднование с одной единственной целью: просто быть свободным. Чествование жертв, принесенных во имя этой свободы.
Теперь же это как еще один день в аду.
Только от мысли, что вокруг меня столько людей, моя кожа покрывается мурашками. Запахи, звуки... все это было для меня слишком. Я мог чувствовать все через окно моей комнаты. Вкус и запах дыма, исходящий от грилей на каждом заднем дворе, смех и радость в каждом голосе. Это была перезагрузка чувств для человека, неспособного видеть, что происходит.
Мама потратила целую неделю, умоляя меня хотя бы подумать, чтобы присоединиться к ним на ярмарочных площадях по окончании парада. Я умолял ее просто оставить меня в покое. Потратил целую неделю, пытаясь доказать, что я в порядке. Что все в порядке.
— Только этот год, мам. Просто дай мне этот год. Я пока не могу этого сделать.
Она колебалась, но кто бы отказал слепому в этой единственной просьбе.
— Хорошо, сынок. Мы будем у фейерверков.
— Не беспокойся. Я буду в порядке. Ты можешь заглядывать ко мне в течение дня, но все, что я собираюсь делать, — это немного отдохнуть.
Это, конечно, вызвало несколько вопросов о том, почему я не спал и почему я был таким упрямым. Митч и Мика не успокаивались, пока отец, наконец, не занял твердую позицию и не велел всем перестать относиться ко мне как к ребенку.
Я хотел обнять его и упасть к его ногам за этот жест. Я просто хотел проспать все это.
Грэйс намеревалась согласиться с моей матерью, что мне не следует оставаться одному в такой важный праздник. Хотя она не упрекала меня за это, у нее для этого была вся неделя. Я думаю, она просто немного понимала меня.
День прошел без происшествий. Мама справлялась обо мне каждый час по телефону и заезжала ко мне каждый второй час, чтобы убедиться, что я все еще жив и энергичен.
Я не переставал просить ее не беспокоиться. Со мной все будет в порядке.
Потом я вспомнил, что в Моргане фейерверки можно будет услышать повсюду.
Я не говорю о маленьких, которые все дети и их матери зажигают на улицах. От тех у меня мышцы напрягались, но я мог справиться с ними. Я говорю о тех, которые заставляют маленькие фейерверки выглядеть как вспыхивающие бомбы.
Я сидел у окна в своей комнате, как и всегда, ожидая, когда мной овладеет сон, после того как мама снова запихнула мне в глотку пару пилюль. Это был самый первый громкий шум, от которого все мои внутренности попытались прогрызть себе выход.
Я не был в порядке.
БУМ! ХЛОП! БУМ! БУМ! ХЛОП!
Все это произошло так быстро. Сработал инстинкт, так же, как и огромная доза адреналина. Я оказался на земле, прежде чем снова накатило. Боль в ноге и руке была сильной, но она не шла в сравнение с той болью, которая, как я знал, вот-вот должна была прийти.
Голоса и крики смешались с взрывами. Крики я не мог разобрать. И вдруг я снова оказался в том гребаном грузовике, уповая на Бога, чтобы этот вечер не оказался вечером, когда мы все умрем страшной смертью.
Треск огней и свист пуль заполнил мой слух. Я накрыл голову, благополучно избежав еще три взрыва, прежде чем мое тело включило автопилот.
Убежище. Найти убежище.
Я не знал, куда идти, где я вообще был. Мне только нужно было найти убежище.
Я налетел на стену, заползая на упавшую коляску, когда искал безопасное место, где я мог бы отсидеться. Вместо холодного металла кресла я почувствовал песок между пальцами. Вместо теплого легкого ветерка летнего вечера я почувствовал кровь, стекающую мне на глаза.
Я не видел ничего перед собой, когда тянулся за пистолетом, которого там не было.
Картинки всплывали у меня в голове, и каждый удар посылал мое сердце нестись галопом. Я зажмуривал глаза, ожидая удара.
Он надвигался. Он всегда появлялся.
Моего слуха достиг приглушенный голос. Затем меня окружило что-то теплое и мягкое. Что-то, что пахло не как песок и кровь, которые я, без сомнения, мог узнать, накрыло мою кожу. Оно крепко меня держало. Накрывая мою голову и защищая мое тело от неизбежного удара от того, чем в нас стреляли.
Гудящий звук заполнил тишину между каждым взрывом и хлопком. Они продолжались, но мелодия медленно начала заглушать треск в моих ушах. Я открыл глаза, но ничего не увидел.
Я либо умирал, либо спал. В любом случае в реальности меня больше не было.
— Ты здесь, Меррик. Со мной. Именно здесь, а не где-то. Это фейерверки. И ничего больше, — сказал голос, дрожащий, как дрожало мое тело. — Ты здесь и ты в безопасности. Я смогу защитить тебя.
Ангел, не иначе. Это должно было случиться.
Я обвил ее руками, чувствуя потребность защитить ее от того, что бы там ни приближалось, но я слишком далеко зашел. Я не мог никого защитить, если не мог видеть. Я уронил голову ей на грудь и снова зажмурился, спасаясь в холодном поту. Все это время, пока раздавались взрывы, она, вцепившись в меня, напевала песню.
Когда наконец-то наступила тишина, все мои чувства, казалось, отстранялись от воспоминаний. Я не чувствовал огня или запаха горящей плоти, только сладкий, знакомый запах. Я не чувствовал песка и крови, только мягкость по щеке. Я не слышал ничего, кроме этого сладкого голоса, который я знал слишком хорошо.
Грэйс.
Дышать стало легче, но боль в моем теле с каждым вдохом только усиливалась.
— Ты вернулся? — прошептала Грэйс.
Впервые за долгое время мне по-настоящему этого захотелось. Мне захотелось быть дома вместо того, чтобы расплачиваться где-то там. Мне хотелось, чтобы это закончилось, вместо того, чтобы снова и снова переживать каждый момент.
— Я вернулся, — сказал я скрипучим голосом.
Надолго ли?
***
Прошло три недели, а я все еще не поблагодарил Грэйс за то, что она сделала тем вечером.
Как поблагодарить человека за, выражаясь фигурально, спасение чьей-то жизни? Никак.
Вот и я не могу.
Следующие несколько недель мы ходили на цыпочках друг вокруг друга. Общение было натянутым, но все-таки было. Ничего личного или назидательного. Грэйс не произнесла ни слова о том, что случилось, и я не мог поднять эту тему, не чувствуя себя слабым. Мы оба делали вид, что ничего такого никогда не происходило.
Она не рассказала маме. По крайней мере, в этом я был уверен. В противном случае моя мама была бы хныкающим воплощением вины за то, что ее самой там не было. Еще одна вещь, за которую я должен был быть ей благодарен.
Именно тогда, когда я открыл рот в сотый раз, пытаясь сказать что-то — хоть что-нибудь — она, наконец, сжалилась надо мной.
— Отпусти это, Меррик, — заявила она.
Воспоминание о ее руках, обхвативших меня, защищающих меня, когда она не должна была это делать, заставило меня спросить:
— Почему?
Она ничего не ответила, но, на самом деле, ей и не нужно было.
Грэйс снова спасла меня.
Не впускать ее в свою голову становилось все труднее и труднее. Она была такой мягкой и теплой и пахла так чертовски вкусно. Мне хотелось протянуть руку и прикоснуться к ней, когда я знал, что она была так близко, но я так и не сделал этого. Ее спокойного прикосновения должно было быть достаточно, пока.
Мне становилось лучше, когда я садился и вылезал из коляски. Грэйс помогла мне найти более удобный способ, который уменьшал стресс на мои ноги и позволял больше использовать силу верхней части тела. С левой рукой без гипса все еще было не очень легко, но немного удобнее иметь еще одну конечность, даже если она еще слабая. Съёмный фиксатор, который прописал мне носить доктор Хопкинс, был занозой в заднице, но, по крайней мере, я мог его снять и почесать нежную кожу под ним.
Ощущение шрамов, ползущих по коже моей руки и кисти, было постоянным напоминанием о боли, которую я терпел, вытаскивая Райана из того горящего грузовика. Я чувствовал боль, но, в то время, это было неважно. Все, что имело значение, это необходимость оттащить моего друга подальше от опасности.